Гай Кей - Тигана [litres]

– Все равно ты оставался здесь только ради меня, – сказала Дианора. Это было утверждение. В нем не было упрека. Он ведь видел ризелку.

Баэрд закрыл глаза.

– Ты знала?

– Да, – солгала она.

– Прости меня, – сказал он, глядя на нее. Но она понимала, что ему будет легче, если она сможет скрыть, насколько это для нее неожиданно и как ей смертельно холодно. Подарок; вероятно, последний подарок, который она ему дарит.

– Не надо просить прощения, – пробормотала она, руки ее лежали неподвижно там, где он мог их видеть. – Правда, я понимаю. – Она и правда понимала, хотя ее сердце превратилось в открытую рану, в птицу с одним крылом, мечущуюся мелкими кругами над самой землей.

– Ризелка… – начал он. И замолчал. Это было нечто огромное, пугающее, Дианора понимала. – Теперь все стало ясным, – серьезно продолжил он. – Поворот дороги, как в пророчестве. Я должен уйти.

Она увидела в его глазах любовь. И приказала себе быть сильной. Достаточно сильной, чтобы помочь ему уйти от нее. «Ох, брат мой, – подумала она, – и ты оставишь меня сейчас?»

– Я знаю, теперь твой путь ясен, Баэрд. Знаю, что ты должен идти. Это будет отмечено в линиях твоей руки. – Она с трудом сглотнула. Это оказалось труднее, чем она себе представляла. – Куда ты пойдешь? – и прибавила молча, только в своем сердце: «Любовь моя».

– Я уже думал об этом, – сказал он.

Теперь он сел прямо. Она видела, что он черпает силы в ее спокойствии. И цеплялась за это изо всех сил.

– Я собираюсь искать принца, – сказал он.

– Что, Алессана? Мы даже не знаем, жив ли он, – невольно воскликнула она.

– Ходят слухи, что жив, – ответил Баэрд. – Что его мать скрывается у жрецов Эанны и что принца отослали прочь. Если осталась хоть какая-то надежда, какая-то мечта вернуть Тигану, то она связана с Алессаном.

– Ему пятнадцать лет, – заметила Дианора. Не смогла удержаться. «И тебе тоже, – подумала она. – Баэрд, куда ушло наше детство?»

При свете свечи его темные глаза не были глазами мальчика.

– Не думаю, что возраст имеет значение, – сказал он. – Это будет не быстро и не просто, если это вообще можно сделать. Когда придет время, ему будет больше пятнадцати.

– И тебе тоже, – заметила Дианора.

– И тебе тоже, – эхом повторил Баэрд. – Ох, Диа, что же ты будешь делать? – Никто, кроме их отца, никогда не называл ее так. Как ни глупо, это имя едва не лишило ее самообладания.

Дианора покачала головой:

– Не знаю, – честно призналась она. – Присмотрю за матерью. Выйду замуж. Если буду бережливой, денег еще на какое-то время хватит. – Она увидела его потрясенное лицо и постаралась его успокоить: – Тебя не должно это тревожить, Баэрд. Послушай, ты только что видел ризелку! Неужели ты будешь бороться с судьбой, до конца своих дней расчищая мусор в этом городе? Сейчас ни у кого нет легкого выбора, а мой будет не так труден, как у большинства других. Я даже могу, – прибавила она, с вызовом подняв голову, – попытаться придумать способ осуществить ту же мечту, что и ты.

Сейчас, оглядываясь назад, Дианора поразилась тому, что она произнесла эти слова той самой ночью. Словно она тоже увидела ризелку и ее путь стал ясен одновременно с уходом от нее Баэрда.

Ей было одиноко и холодно сейчас в сейшане, но все же не так холодно и одиноко, как в ту ночь. Он не стал задерживаться, раз она согласилась его отпустить. Она встала, оделась и помогла ему сложить немного вещей. Он наотрез отказался взять серебро. Она собрала маленькую сумку с едой для его первого завтрака на заре, на долгой и одинокой дороге. В дверях, во тьме летней ночи, они без слов прильнули друг к другу. Никто из них не плакал, словно оба понимали, что время слез миновало.

– Если богини и бог благосклонны к нам, – сказал Баэрд, – мы наверняка снова встретимся. Я буду думать о тебе каждый день, всю жизнь. Я люблю тебя, Дианора.

– А я тебя, – ответила она ему. – Думаю, ты знаешь, как сильно. Пусть Эанна освещает твой путь и приведет тебя домой. – Вот и все, что она сказала. Больше ничего не пришло в голову.

После того как он ушел, она сидела в гостиной, завернувшись в старую материнскую шаль, и невидящими глазами смотрела на пепел вчерашнего огня, пока не взошло солнце.

К тому времени она уже решила, что будет делать.

Приняла решение, которое привело ее сюда, спустя все эти годы, в эту одинокую постель в ночь Поста, отданную призракам, когда ей не следовало оставаться в одиночестве. Наедине со всеми воспоминаниями, с пробуждением, которое они вызвали, и пониманием того, во что она позволила себе превратиться на острове. Здесь, при дворе Брандина. Здесь, с Брандином.

Итак, в эту ночь Поста, в сейшане, с Дианорой произошли две вещи.

Первой были воспоминания о брате, которые захлестывали ее волна за волной, образ за образом, пока не закончились пеплом того погасшего огня.

Вторая, неизбежно пришедшая за первой, дитя того же давно минувшего года, дитя памяти, и вины, и ураганов боли, происходивших от того, что она лежала здесь одна, такая ужасно беззащитная, в эту ночь из всех ночей… вторая вещь, сотканная из всех этих переплетенных вещей, была, наконец, началом твердости. Решением, принятым спустя столько лет. Планом действий, на которые, как она знала, ей придется пойти. Пойти, что бы ни случилось дальше.

Она лежала застывшая, потеряв надежду на сон, и понимала, что ощущаемый ею холод идет гораздо больше изнутри, чем снаружи. Где-то во дворце, она знала, палачи занимаются Каменой ди Кьярой, который попытался убить тирана и освободить свою страну. Который сделал это, зная, что умрет и как умрет.

Даже сейчас они не оставляют его, причиняют ему точно отмеренную боль. Испытывая профессиональную гордость от своего мастерства, ломают по одному его пальцы, запястья и предплечья. Пальцы на ногах, лодыжки и голени. Они будут делать это осторожно, даже нежно, старательно следя за биением его сердца, чтобы потом, когда они сломают ему спину – что всегда происходит в конце, – его еще можно было живым привязать к колесу и оставить на площади в гавани умирать на глазах у его народа.

Она никогда не представляла, что в сердце Камены столько мужества и столько страсти. Она презирала его как позера, который носит трехслойные плащи, мелкого, пошлого художника, стремящегося возвыситься при дворе.

Но не теперь. Вчерашний день заставил ее по-новому взглянуть на него. Теперь, когда он совершил свой поступок, когда его тело отдано палачам, а потом колесу, перед ней встал вопрос, который больше невозможно было скрывать в глубине души, как и воспоминания о Баэрде. Только не сегодня ночью, когда она так беззащитна и не может уснуть.

Кем ее сделал поступок Камены? Эта мысль вонзалась клинком в ее сердце, подобно зимнему ветру.