Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Уж не думал ли он, что гореанские женщины хоть в чём-то отличались от нас, задавалась я вопросом. Неужели он не знал, что все мы были женщинами? Может, для него было секретом, что почти все рабыни в этом рабском бараке, а возможно, даже и все кроме меня, ещё недавно были именно такими, «прекрасными, благородными, гордыми, свободными гореанскими женщинами»? И все они отлично извивались, выгибались, просили, вскрикивали и умоляли. Возможно, он имел в виду тех свободных женщин, на которых ещё не надели ошейник. Тогда, конечно, тут я не могла не согласиться, различие было громадным. Я пока ни разу не сталкивалась с гореанскими свободными женщинами, но мои наставницы и многие из окружающих меня рабынь очень хорошо проинформировали меня, относительно их предполагаемого характера. Благодаря этим довольно предвзятым осведомительницам, у меня сложилось весьма нелицеприятное, хотя я надеялась, несколько тусклое и радикально искажённое, представление о гореанских свободных женщинах, как о существах надменных, несдержанных, нетерпеливых, высокомерных, твёрдых, требовательных, непреклонных, тщеславных, хвастливых, претенциозных, враждебных, подозрительных, жестоких, суровых, вечно недовольных и неудовлетворённых, эгоцентричных и эгоистичных. Возможно, эта оценка, могла касаться не всех женщин подряд, а лишь опредёленных свободных женщин высоких городов, и, возможно, представительниц более высоких каст. Мне было трудно судить. Но я думала, что, вполне вероятно, гореанские свободные женщины, учитывая культуру могли намного полнее ощущать своё положение и статус, свою свободу и привилегии, чем женщины моего родного мира. Следовательно, их понижение до рабства, условие, которое, как предполагают, универсально презираемое, должно было бы казаться им катастрофическим унижением, невыразимо травмирующим и разрушительным. С другой стороны, многие сами, как говорится, «ищут ошейник». Что же касается «свободных пленниц», сотен или даже тысяч женщин захваченных во время войн, набегов работорговцев, нападений на караваны, рейдов пиратов, падений городов и так далее, то они, однажды почувствовав на своей шее ошейник, превратившись в чью-то бесправную собственность, находят в этом удовольствие, о котором прежде даже не подозревали. В любом случае, гореанки или варварки, все мы были женщинами, и, оказавшись в ошейнике и в неволе, казалось, переставали хоть в чём-то отличаться друг от дружки.

— Да, — заключил он, — Ты поползёшь к мужчинам.

Внезапно, я испугалась, что могла бы это сделать. Неужели рабские огни уже разгорались во мне? Конечно, нет! Что, если они всё же начнут бушевать? Они превратят меня в свою жертву и пленницу! Насколько беспомощной я буду тогда! Мне вспомнились рабыни, умоляющие охранников об их прикосновении, упрашивавшие поскорее вывести их на прилавок невольничьего рынка.

«При первой возможности, — думала я, — пока ещё не стало слишком поздно, пока я ещё сохраняю кусочек своего бывшего „Я“, я должна попытаться убежать!» Но разве кто-то здесь хотел бы убежать? Что могла предложить свобода, что могло бы сравниться с удовольствиями неволи, радостью от того, что ты находишься в собственности господина? Я слышала о рабынях, жалких носящих ошейник животных, простом имуществе, которые предпринимали долгие путешествия, преодолевали ужасные трудности, шли на беспрецедентный риск, выдержали пугающие опасности ради того, чтобы вернуться назад к ногам своего господина.

Внезапно, непроизвольно, неожиданно для самой себя я снова застонала. Я почувствовала, что мои бедра поднимаются сами собой, в просительном жесте.

— Спокойно, — сказал мужчина. — Жди.

— О-о-охх, — вырвалось у меня. — Пожалуйста, сейчас!

— Уже скоро, — пообещал он, мягким, успокаивающим голосом.

Я начала хныкать, жалобно, умоляюще.

— Ну и что же мы теперь будем с тобой делать? — поинтересовался он.

Я собиралась ответить, выкрикнуть, попросить, но его ладонь накрыла мой рот. Я могла только умоляюще смотреть на него, освещённого светом тонкой свечи. Должно быть, мои глаза были в тот момент дикими.

— Остерегайся, — предупредил посетитель, перед тем как убрать руку. — Думай прежде, чем что-то сказать. Теперь Ты можешь говорить. Каково твоё желание?

— Я хочу, чтобы господин сделал со мной всё, что нравится, — прошептала я.

— И только это? — уточнил он.

— Да, Господин! — всхлипнула я. — Да, Господин!

Моё тело, покрытое бисеринками пота, дрожало в ожидании. Оно словно жило своей собственной жизнью. Мой живот умолял. В напряжении вибрировал каждый мускул.

Он не должен оставить меня в таком состоянии! «Пожалуйста, Господин, — думала я. — Не оставляйте меня так!»

Я не знала его, за исключением того, что в данный момент он был моим господином. Я ни разу не видела его прежде, ни на рынке, ни в подвале, ни на корабле, не в лагере, ни на причале.

На его месте мог быть любой мужчина, и я могла быть для него любой рабыней.

Конечно, это не был тот, чьи объятия я так хотела ощутить, в чьей власти я жаждала оказаться. Это не был тот, чей голос я, казалось, слышала сотни раз, но всякий раз обнаруживала, что опять ошиблась. Это был не он, чей образ так часто рисовало моё воображение, не он, перед кем я в своих мечтах спешила встать на колени. Это был не он, в чьей власти я желала лежать беспомощной, чей голос так часто фигурировал в моих надеждах и сердце, чей образ намертво врезался в мою память после наших встреч в торговом центре, на складе на моей прежней планете и выставочной клетке на Горе! Именно в его цепях я жаждала отдаваться, именно его верёвки я так хотела почувствовать, именно на алтарь его похоти я мечтала быть брошенной, беспомощно предложенная его власти.

«Нет, нет, — думала я. — Я должна ненавидеть их всех, всех, даже его, которого я так безуспешно пыталюь выбросить из своих мыслей. Как я должна ненавидеть его. Ведь это он, помимо моей воли, принёс меня в этот мир, где меня заклеймили, надели ошейник и продали! Ведь это по его вине я подверглась стольким унижениям, оказалась на этой цепи, в этом грубом, примитивном месте, на далёкой планете!»

«За что мне выпал такой жребий? — спрашивала я себя. — Как могло случиться, что я, такая умная, образованная, рафинированная, чувствительная и гордая оказалась здесь?»

— Ты готова, — констатировал он.

— Да, Господин, — прошептала я.

«Будьте милосердны, Господин, — мысленно умоляла его я. — Не оставляйте меня в таком состоянии!»

— Интересно, думаешь ли Ты до сих пор о себе как о свободной женщине, — проговорил посетитель.

— Господин? — не поняла я.

— Интересно, думаешь ли Ты до сих пор о себе как о свободной женщине, — повторил он.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его я.