Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

По большому счёту, я понятия не имела, где я находилась, я имею в виду не только район, но даже город. Судя по размерам дома, в котором меня обучали, город был большим, по крайней мере, по гореанским меркам. Просто содержание такого дома, столь сложного и внушительного, предполагало наличие вокруг него большого города с существенной торговлей. Позже я узнала, что это был Ар. Даже будь я знакома с городом, чем я, конечно, похвастаться не могла, я была бы полностью дезориентирована, учитывая капюшон и множество изгибов и поворотов узких улиц. Разумеется, благодаря информации, втайне почерпнутой из запретных книг, я была уверена, что нахожусь на Горе. Я всё ещё была потрясена осознанием того, что этот мир существует на самом деле. И в нём я оказалась рабыней, голой, прикованной к каравану, ничего не видящей вокруг себя из-за капюшона натянутого мне на голову. Как такой мир мог существовать, и оставаться неизвестным, спрашивала я себя? А может, он вовсе и не был неизвестен? Не могло ли быть так, что он был очень даже известен определённым структурам, просто эта информация являлась тщательно охраняемой от широкой публики тайной, известной только правительству? Только ли желание Царствующих Жрецов, предполагаемых властителей этого мира, задавалась я вопросом, стояло за тем, что наличие их мира держалось в секрете? Не были ли гореанские истории предназначены, чтобы стать намёками на существование Гора, намёками на реальность этого мира, намёками, посредством которых пугающие факты, к принятию которых люди Земли в целом были не готовы, доводились до населения, до поры до времени, скрываясь под вуалью фантастики? А может те рукописи были каким-то образом доставлены на Землю контрабандой, против желания и без согласия Царствующих Жрецов? В конечном итоге я рискнула предположить, что существование таких рукописей не слишком беспокоило столь могущественную и таинственную организацию, коей, предположительно, были Царствующие Жрецы. Несомненно, они знали о них, но, по-видимому, не придавали этому факту особенного значения. Могла ли такая мелочь волновать их, далёких и погружённых в себя богов этого мира? Но теперь у меня, по крайней мере, больше не осталось сомнений в реальности Гора. Я чувствовала его подошвами своих босых ног. Я немного крутила голову, но увидеть что-либо сквозь капюшон не представлялось возможным. Я была беспомощна. Я попыталась вытянуть руки из браслетов, но те надёжно держали их за спиной. Я, бывшая Аллисон Эштон-Бейкер, некогда член престижного, богатого женского сообщества одного из самых эксклюзивных образовательных учреждений планеты Земля, некогда отпрыск высших сословий моего мира, теперь была рабыней на Горе, беспомощной, закованной в наручники и пристёгнутой к рабскому каравану!

— Ой! — вскрикнула я внезапно, поражённая прилетевшим откуда-то камнем.

— Кейджеры, кейджеры! — услышала я монотонный речитатив дразнивших нас детских голосов. — Кейджеры, кейджеры!

Маленькие камни, очевидно брошенные с расстояния не больше моего локтя, раз за разом жалили мою чувствительную кожу. И судя по волнению в караване, звону и рывкам цепи, крикам удивления и боли, я поняла, что была не единственной жертвой этой агрессии.

— Кейджеры, кейджеры! — дразнили нас пробегавшие теперь с каждой стороны от нас мальчишки.

Я снова закричала от боли, почувствовав обжигающе хлёсткий удар гибкой хворостиной, кустарным хлыстом какого-то подростка.

Я услышала свист таких же ударов орудий в других местах.

— Пожалуйста, не надо, Господа! — то и дело вскрикивали мои сёстры по каравану.

Сначала меня поразило, что они адресовали слово «Господа» к детям! Но уже в следующий момент до меня дошло, что эти дети, несомненно, были свободными людьми.

— Пожалуйста, пощадите, пожалуйста, будьте добры, Господа! — заплакала я, ещё дважды ужаленная хворостиной.

— А ну, отвалите, — прикрикнул один из охранников на наших юных мучителей. — Если так хочется избить рабыню, купите и избивайте свою собственную!

Ответом на его слова стал смех взрослых людей находившихся поблизости. Мы попытались идти быстрее, чтобы поскорее покинуть опасный участок.

— Не смотри на такие никчёмные, отвратительные вещи! — услышала я женский голос, возможно, обращённый к дочери, по-видимому, остановившейся, чтобы поглазеть на караван.

Наконец, дети отстали от нас, мы вернулись к прежнему темпу.

Моё тело всё ещё горело в тех местах, где на него упали удары хворостины.

Прежде чем от каравана отстегнули одну или больше его бусинок, нас дважды останавливали. Один раз, когда мимо нас проследовала колонна фургонов. Вероятно, в них перевозили какие-то товары. Нас отвели в сторону и прижали к стене слева от нас. Такие фургоны обычно управляются возницами с облучка или подростками, идущими с палками рядом с тягловым животным. В лучших районах города движение подобных фургонов разрешено только по ночам, когда они не мешают прохожим. Я слышала скрипение колес, стук их окованных железом ободов по камням, и странное то ли хрюканье, то ли фырканье, неких, очевидно крупных, животных. Это были тягловые тарларионы, как я теперь знаю, но в тот момент, мне ещё не доводилось видеть таких животных. Большинство гореанских улиц довольно узки и извилисты. Зато бульвары в городах Гора делают широкими и прямыми, а часто ещё и высаживают вдоль них деревья. Многие гореанские улицы, кстати, фактически не имеют устоявшихся названий, скажем, одну и ту же могут упомянуть как ту «где находится кузня Марка», и как ту «где сапожник Деций держит свой магазин» и так далее. Разумеется, те, кто живут на этих улицах, или же поблизости, понимают, о чём идёт речь. Но всем остальным остаётся только спрашивать путь, или платить за услуги проводника. Когда нас остановили во второй раз, нам приказали сдать в сторону, встать на колени и опустить головы да земли. Судя по всему, мимо проносили паланкин свободной женщины. Возможно, эта особа на мгновение раздвинула занавески, чтобы окинуть нас презрительно оценивающим взглядом.

— Встать, животные, — услышали мы, когда паланкин начал удаляться, и поднялись на ноги.

После этого мы шли ещё енов двадцать или около того.

В каком районе города мы могли быть? Откуда мне это знать.

Единственное в чём я была уверена, так это в том, что мы прошагали уже больше чем через один.

Моё знание гореанского уже достигло вполне достаточного уровня, чтобы улавливать некоторые различия в произношении. Местный говор, с его ошибками и грамматикой, вульгарными словечками и скороговоркой, проглатыванием окончаний, элизией и характерными словами-паразитами, несколько отличался от того, как говорили наставницы в работорговом доме, женщины умные и явно образованные, говорившие плавно и, насколько я могла определить, на почти классическом, отличном гореанском. Поговаривают, что власть Марленуса, самого Убара, в конечном итоге опиралась на низшие касты, представителей которых он всячески выделял и восхвалял. В конце концов, разве сила заключена не в массе? Кто ещё по одному его слову мог бы заполонить улицы, взяв в руки булыжники и дубины? Горе прежней свободной женщине из высшей касты, которая после порабощения попадает во власть до сего момента презираемых ею «простолюдинов». Что интересно, представители каждой из гореанских каст, расценивает свою касту равной или выше всех остальных. Соответственно, у каждого члена каждой касты, вероятно, есть причины для кастовой гордости. В некотором роде это, несомненно, способствует социальной стабильности, и, конечно, это имеет тенденцию делать среднестатистического гореанина довольным своей идентичностью, профессией, окружением, происхождением и так далее. Он уважает себя и всё что его окружает. Даже Крестьянам, которых обычно расценивают самой низшей из каст, свойственно не без гордости и оснований считать себя «волом, на которого опирается Домашний Камень». Очевидно, что бескастовое общество, в котором возвышение, богатство и успех зависят, предположительно, или на самом деле, от успешности, заслуг и свободной конкуренции, порождает огромное количество расстройств, ревности, зависти и вражды. В таком обществе большинство будет не в состоянии удовлетворить свои амбиции и почти неизбежно останется вдалеке от достижения, по крайней мере, самых высоких наград и почестей, которые могло бы даровать это общество. В открытом соревновании, на которое приглашены все желающие, будет только один победитель и много проигравших. А для проигравшего естественно винить в своей неудаче не самого себя, а направление, место старта, условия, судей, правила соревнований и даже вообще само существование соревнования.