Сергей Лукьяненко - Наваждение. Лучшая фантастика – 2022 [сборник litres]

– Предчувствие у меня плохое. Как тогда, помнишь, когда мы на близнецов напоролись? Не пойму отчего. Может, из-за бойни завтрашней, а может, из-за бабы этой с кошкой ейной. А может, и из-за Степки. Я, конечно, все понимаю – чему быть, того не прикопать, но зря ты его на Белый Рынок одного отправил. Да и братцы нервничают, не одобряют.

– Это из-за котопоклонницы-то? – словно прожаренные кукурузные зерна прохлопал Евсей. – Не одобряют, значит. Ясно. А тут, Гриня, нельзя, чтоб одобряли. Тут надо, чтобы верили. Не хотят верить – пусть боятся. Только так. По-другому – все, край нам. Верить надо. И мне, и в судьбу. Все, что на хороводе было, – демонстрация силы. Чтоб видели, что правда – она на нашей стороне, и кара настигнет любого, хоть свой ты, хоть чужой. – Григорий нахмурился. – А бабу мы эту найдем, не переживай, Гринь. Слово даю, найдем. Выпей вот.

– А со Степкой как? – утер губы Григорий.

– Со Степкой? – Евсей занюхал бинтом. – А ты видел, как он сегодня на хороводе решался долго?

– Думаешь, не вернется?

– Тебе виднее, ты ж его в сыновья к себе выбирал, – скользнула в голосе издевка и тут же истаяла. – Может, и нет. Но если так, то пусть уж сейчас, а не в бою дрогнет.

– Так-то оно так, – согласился Григорий и замешкался, взвешивая слова.

У костра их словно услышали, и Юрок снова забасил:

– Так и так получается, братцы, оказались мы заживо в аду, и выходит, что не Лукавый в райские кущи войска провел, а Господь нанес упредительный удар. А мы, стало быть, у него в авангарде.

– Это ты мощно загнул, Юр Петрович!

– А что, нет, что ли? Так и есть – геенна. Тут и круги тебе, как у писателя того, Гете, и грешники, и нечисть всякая. Взять вот хотя бы близнецов, да, Петр Евсеич?

У костра загудели, зашумели наперебой:

– Да, расскажи. Расскажи, Петр Евсеич, еще разик! Расскажи, как тебе ухо близнецы отгрызли!

– Зубами, – внушительно ответил Петр. – Хорош балаганить, братцы, давайте лучше тару заготавливать.

На улице разочарованно э-эхнули, и снова забулькало водкой, зазвякало стеклом.

– Значит, говоришь, предчувствие. – Евсей в задумчивости тихонько проворачивал вокруг оси стоящую на табурете спиртовку. Невысокое пламя шевелилось, отражалось в темных линзах очков. Но двигалось само по себе, то распадаясь конфорочным цветком, то выгибаясь зигзагом. – Не то все, – вдруг негромко сказал Евсей. – Все не то. Камень не камень, вода не вода. Даже огонь вот – и не огонь вовсе. Все, что отравлено Подколпачьем, меняется навсегда. Оно зреет, растет, запускает всюду тонкие корни, неприметные до поры. С этим невозможно бороться. Можно только вырезать, как опухоль. – Евсей помолчал, словно вспоминая что-то. – Даже люди здесь не люди – нелюди. Нелюди, рожающие нелюдей.

– А мы как же? – спросил Григорий и вздрогнул, когда Евсей посмотрел на него: свет спиртовки скользнул по выпуклым линзам, и Григорию померещилось, что за черными стеклами вспыхнули на секунду жаркие угли.

– И мы тоже, Гриня. Мы тоже.

Из пяти домов, являвших собой населенный пункт Галушкино, три давно уже пустовали, и, чтобы вечно темные окна не навевали тоску, Егорыч заклеил их фанерой, а потом разрешил младшенькой разрисовать все поверх петушками да рыбами. Больше киски получились, так это ж не беда!

В просторном «дедовском» доме жила сварливая бабка Агафья, вдова Егора Фадеича, отставного майора-кавалериста, ветерана Отечественной и Японской, кавалера двух орденов Славы. Жив был дед Егор, была и семья. Умер – развалилась, как перепеченный пирог, крошка туда – крошка сюда. Тихий скромный Афонька обзавелся семьей, сосватав из Хороброво красавицу Снежану, перебрался жить во флигелек, освободив его от столетнего хлама, устроился в колхоз трактористом, потом выучился на комбайнера и превратился в Афанасия Егоровича, передовика производства и примерного семьянина.

Однажды страна взяла и развалилась, центровой колхоз превратился в окраинный, вскоре захирел, а потом и вовсе перестал быть. Совсем дела стали плохи, но тут приехали немцы, и строгий аскетичный фермер Мюллер оценил по достоинству отсутствие в Афанасии Егоровиче всякой склонности к горячительным напиткам. Оглянуться не успели, как из колхозников стали фермерами. Днем Афанасий Егорович пахал на немчуру, а ночью – на себя. Заматерел, осунулся, но это ж для мужика не беда!

Снежана тем временем подарила мужу-передовику трех погодков-мальчишек, а чуть погодя – красавицу-дочку. Ясны соколы выросли, да и подались по дедовой стезе – в Суворовское училище. Пустовато стало во флигельке – только дочка Яна сидит у окошка да в альбомах рисует. То петушков, то рыбок, то собачек.

В соседнем доме агроном допился до белой, трижды в райцентр его на «Скорой» увозили, а на четвертый не успели. В «дедовском» бабка все бушевала, то мебель возьмется передвигать, то еще что… Однажды взялась колодец землей засыпать – говорит, там кошка дохлая плавает. Еле отговорили. Так бабка Агафья еще два месяца с коромыслом на речку ходила – из колодца брать воду брезговала.

Мало было культурной жизни в Галушкино – соседей раз-два да обчелся: в других домах совсем древние старухи век коротали, – но это ж не беда! Работал Афанасий Егорович на тракторе немецком, жил-поживал, добра наживал. Иногда со Снежаной и Яной в райцентр выбирались на ярмарку, а пару раз и до Карачарска доезжали, в кинотеатр.

Жизнь казалась правильной и устойчивой, как дедовой рукой справленный табурет, пока не приключилась гроза. На закате потянулись с запада тучи, тяжелые, медленные, как жеребые кобылицы. По горизонту заискрились зарницы, прямые и яркие белые спицы, да не по одной, а целыми пучками. Зарокотало издалека, а потом и вблизи. Будто за облаками железные шары по крытой железом крыше покатились.

Яна перепугалась, спряталась в чулане, насилу нашли. Снежана ей стишки читать стала, успокоила, а тут – будто мир пополам порвали – так громыхнуло, что и Афанасий Егорович чаем поперхнулся. И еще раз, и снова, и десятикратно. Не выдержали, спустились в подпол, чтобы только этой грозы не слышать. Так всю ночь и просидели – дом ходуном, воздух тугой, искристый, влажный, давит на плечи, не дает разогнуться.

Под утро выбрался Афанасий Егорович из подпола, принял Яну на руки, помог Снежане подняться, смотрят – а уже светло. Только странный рассвет, желтый, ядовитый, непонятный. Выглянули в окошко, а в небе – черт-те что, облака – не облака, но и не ясно. Висит туман цвета молочной кукурузы, густой-прегустой, и светится.

Не война ли началась, испугалась Снежана. Афанасий Егорович успокоил ее, как мог, да и вышел на крыльцо. Вот тут-то его и подкосило. Трактор, привезенный Мюллером из самой Федеративной Республики Германии четверть века назад, тот самый трактор, за который Афанасий Егорович у юриста, что из города приезжал, в специальных бумагах расписывался, чудо зарубежной техники – на глазах всего хутора Галушкино оплывал бесформенной массой.