Ли Бардуго - Правление волков [litres]

– Николай, – сказала Зоя, – я не думаю, что она сможет говорить.

Николай кивнул. Он окинул взглядом толпу людей, стоящих в темноте, с освещенными пламенем лицами.

– Мы с Давидом общались языком цифр, – начал он. Наши самые серьезные беседы превращались в чертежи какого-нибудь нового изобретения. Не стану притворяться, что понимал его.

Зоя ожидала услышать слова короля, намеревающегося сплотить свои войска, но голос Николая был хриплым и усталым. Сейчас он был просто человеком, горюющим о потере друга.

– Я был недостаточно умен, чтобы поспевать за полетом его гениальных мыслей, – продолжил Николай. – И все, что мне оставалось, это уважать его выдающийся ум и желание распорядиться правильно теми дарами, что достались ему при рождении. Я полагался на него в поисках ответов, которые не мог найти. Он освещал мне путь, когда казалось, что я заблудился. Давид видел вещи, невидимые для других. Сквозь призму мира он глядел на загадки другой стороны. И я знаю, что он отправился разгадывать эти загадки. – Легкая улыбка скользнула по губам Николая. – Я вижу его сидящим в огромной библиотеке; он уже погружен в работу, склонил голову над решением очередной задачи, пытаясь неизвестное сделать понятным. Когда я зайду в лабораторию, когда я проснусь посреди ночи с новой идеей, я буду скучать по нему… – Его голос прервался. – Я уже по нему скучаю. Пусть Святые встретят его на лучших берегах.

– Пусть Святые встретят его, – пронеслось в толпе.

Но Давид не верил в Святых. Он верил в Малую науку. Он верил в то, что миром правят факты и логика.

«А во что веришь ты?» Зоя не знала. Она верила в Равку, в своего короля, в то, что у нее есть шанс стать частью чего-то лучшего, чем она сама. Но, возможно, она этого не заслуживала.

Теперь все глаза были обращены на Женю. Она была женой Давида, его другом, его товарищем. Все ждали ее слов.

Женя выпрямилась, подняла подбородок выше.

– Я любила его, – заговорила она, и ее тело тряслось, словно его раздирали на части и тут же торопливо сшивали снова. – Я любила его, а он любил меня. Когда я была… когда никто не мог до меня достучаться… он заметил меня. Он… – Женя уткнулась лицом в Зоино плечо и всхлипнула. – Я любила его, и он любил меня.

Существовал ли на свете более ценный дар? Более невероятное открытие?

– Я знаю, – сказала Зоя. – Он любил тебя больше всего на свете.

Драконий глаз распахнулся, и она ощутила эту любовь, и всю чудовищность Жениной потери. Было невыносимо думать, что она ничего не может сделать для того, чтобы хоть как-то уменьшить боль подруги.

– Скажи им, Зоя. Я не могу… Не могу.

Женя казалась такой хрупкой, ушедшей в себя, словно побег диковинного, нежного растения, прячущегося от зимней стужи.

Что Зоя могла сказать ей? Всем им? Как могла она поделиться с ними надеждой, которой у нее не было?

«Вот что делает любовь». Эти слова частенько повторяла ее мать. Когда в кладовой было пусто, когда муж не мог найти работу, когда кожа на руках трескалась от стирки соседских вещей. « Вот что делает любовь».

Зоя представила Сабину, с красными от щелока руками, прекрасным лицом, исчерченным морщинами, словно скульптор, сотворивший эту красоту, потерял контроль и вырезал слишком глубокие линии под глазами и в углах рта. «Трудно представить, каким он был красавчиком, – говорила обычно Сабина с горечью, глядя на Зоиного отца. – Моя мать предупреждала меня, что не будет мне жизни с сулийцем, что они с отцом отвернутся от нас. Но мне было все равно. Я была влюблена. Мы встречались под луной. Танцевали под музыку, что играли его братья. Я думала, любовь станет нашей броней, крыльями, щитом, укроющим от всего мира». Она смеялась, и смех ее походил на стук костей в чашке предсказательницы, что пророчит одни только беды. Сабина простирала потрескавшиеся руки, указывая на их убогую лачугу, холодную печь, стопки грязного белья, земляной пол. « Вот он, наш щит. Вот что делает любовь». Отец не говорил ничего.

Зоя видела своих сулийских дядей лишь однажды. Они пришли, как стемнело, по требованию ее матери. Сабина уже отправилась в кровать и велела Зое остаться с ней, но стоило матери задремать, Зоя ускользнула, чтобы поближе рассмотреть этих черноволосых и черноглазых незнакомцев с такими же темными и густыми бровями, как у нее. Они были похожи на ее отца и в то же время нет. Их смуглая кожа словно светилась изнутри. Плечи были гордо расправлены, головы высоко подняты. Рядом с ними ее отец казался стариком, хоть на самом деле был младшим из братьев.

– Уйдем с нами, – сказал тогда дядя Деж. – Сейчас. Этой ночью. Прежде, чем проснется эта мегера.

– Не смей так называть мою жену.

– Хорошо, прежде чем проснется твоя любящая женушка. Ты умрешь здесь, Сухм. Ты уже почти мертв.

– Я в порядке.

– Мы не должны жить среди них, быть запертыми в их домах, увядать под их крышами. Ты рожден для жизни под открытым небом, под звездами. Ты рожден быть свободным.

– У меня ребенок. Я не могу просто…

– Мать – порченый плод, и дочь вырастет кислым яблочком. Я уже вижу тень печали, нависающую над ней.

– Умолкни, Деж. У Зои доброе сердце, и она вырастет сильной и красивой. Такой, какой могла бы стать ее мать. В другой жизни. С другим мужем.

– Тогда отпусти ее с нами. Спаси ее из этой дыры.

«Да. Заберите меня отсюда». Зоя прихлопнула рот руками, словно произнесла эти слова вслух, призвала своего рода проклятие в этот мир. От нахлынувшего чувства вины она задохнулась, на глазах выступили слезы. Она любила мать. Правда, правда. И не хотела, чтобы с той случилось что-то плохое. Не хотела бросать ее одну на произвол судьбы. Она тихонько вернулась в кровать к Сабине, крепко обняла ее и плакала, пока не уснула. Но снилось ей, что она едет в сулийской кибитке, и на следующее утро она проснулась растерянная и сбитая с толку, все еще чуя запах сена и лошадей, все еще слыша веселую болтовню сестер, которых у нее никогда не было.

Больше своих дядей она никогда не видела.

«Вот что делала любовь».

Любовь все разрушала. Оставляла после себя скорбящих родственников и вдов, страдания и слезы. Любовь и горе были двумя сторонами одной монеты. Горе было тенью, накрывающей все с уходом любви.

« Я слишком долго прожила в этой тени », – думала Зоя, глядя на берег, на людей, столпившихся на холоде, в ожидании, что кто-то скажет нужные слова.

– Пожалуйста, – шепнула Женя.

Зоя изо всех сил пыталась найти в голове слова надежды, ободрения. Но не находила ничего, кроме правды.

– Я когда-то… – Ее голос был хриплым от непролитых слез. Ей был ненавистен его звук. – Я когда-то верила, что солдат может быть лишь одного вида. Такого, каким стремилась стать сама. Безжалостный и неумолимый. Я преклоняла колени перед алтарем силы – бурей, ударом сердцебита, разрезом. Когда меня выбрали в члены Триумвирата, я… – Стыд затопил ее, но она заставила себя продолжить: – Я не выносила людей, выбранных вместе со мной. Я была самой могущественной, самой опасной и полагала, что лучше знаю, как всем руководить. – Зоя почувствовала, как захлестывают ее воспоминания о долгих вечерах, проведенных в спорах с Давидом и Женей. Когда они начали составлять общие планы вместо того, чтобы ссориться?