Константин Соловьев - Господин мертвец. Том 2 [litres]

От мыслей Дирка отвлек шум на поверхности. Он привычно разобрал шелест быстрых шагов. Кто-то бежал к траншее, и, судя по тому, как гудела земля, бежавший был не один. А еще отличался приличным весом. Значит, одна из французских штурмовых команд, отправившаяся по его следу. Дирк взглянул на кинжал, зажатый в левой руке. Может, он успеет прибрать одного или двух. Особенно если они не ожидают засады. Одного сразу же встретить лезвием в шею снизу вверх. Второго – впечатать с разворотом в стену, ткнуть в затылок. Третьего… Третьего уже не будет. Даже если французы круглые дураки, одному ему, едва ковыляющему, не справиться.

Что ж, так даже лучше. Дирк перехватил кинжал поудобнее, приготовился сам. Хороший командир никогда не бросает своих подчиненных. Жаль, что Хааса так и не повидал, хотелось взглянуть ему в глаза. Взглянуть и спросить – за что? За что ты так ненавидишь людей, магильер?..

Да и черт с ним, с магильером. Сейчас есть дела поважнее. Точнее, одно дело. Последнее.

В траншею посыпалась земля, кто-то тяжелый спрыгнул вниз. И еще один. И еще. Эти французы оказались быстрее, чем предыдущие. Быстрее и сильнее. В какое-то мгновение их оказалось не меньше десятка в траншее.

Дирк собирался пырнуть ближайшего, но рука с зажатым кинжалом вдруг остановилась на полпути, так и не ткнув лезвием в щель на чужих доспехах. Серых доспехах. Умная рука, она всегда соображает в бою быстрее головы. Серые доспехи. Почти такие же, как у «Веселых Висельников», может, на пару тонов темнее, потому как краска еще свежая, не выгоревшая под фландрийским солнцем. На массивных, как церковные купола, наплечниках незнакомая эмблема – стилизованные пересекающиеся кости.

Пришельцы вскинули было оружие – сверкнули узкие лезвия боевых топоров, шипастые дубинки, короткие траншейные тесаки, – но быстро его опустили. Сознание Дирка зачем-то отметило, что оружие, знакомое своими формами и назначением, было не похоже на то, что использовали «Висельники». Фабричное качество, не окопные поделки, изготовляемые мастерской Брюннера. На лезвиях и древках виднелись фабричные клейма.

– Свой! – крикнул рыцарь в серой броне, тот, что шел первым и держал наготове короткий изогнутый палаш. – Эх и здорово тебя порубили, приятель. Вы тут что, позволяете лягушатникам упражняться на вас, как на поленнице дров?

Голос был немного насмешливый, но, в общем-то, добродушный. И говорил он по-немецки.

– Что?.. – Дирк уставился на него, не замечая ничего вокруг. – Да. Потрепало немного.

– Идти-то сам можешь, рубака?

– Доберусь как-нибудь.

Незнакомец в сером доспехе стащил с себя шлем. Под ним обнаружилось бледное, но вполне человеческое лицо, которое было бы совсем человеческим и даже симпатичным, если бы не пулевое отверстие в скуле, пробившее голову насквозь. Оно казалось бы свежим, но наметанный взгляд Дирка сразу оценил сероватый налет на обнаженных мышцах.

– Ну шагай, старик. Слышал, в штабе тебя ждут. Эскорт дать не можем, осталось лягушатников выжать. Основных-то выбили, но сколько еще по щелям попряталось… Да ты не переживай, тут дорога спокойная. Как метла прошла. Ступай себе в тыл. Отвоевался ты, видать.

– Кто вы такие?

– Рождественские херувимы, – буркнул кто-то из группы, остальные сдавленно засмеялись.

– Штурмовая рота «Древние Кости», слыхал про такую?

– Не слыхал.

– Мы из новых, – человек с дырой в скуле усмехнулся, – свежий урожай, февральский. А на другом фланге «Расколотые Черепа» бьются. Ты ж из «Висельников», старик? Вы тоже недурно рубились. Главное, нас дождались. Часом позже и… Ладно, давай. У нас работы по горло, верно, ребята? Бывай, унтер. Может, свидимся еще. Если… в строю останешься. «Кости», вперед! Смерть и слава!

– Смерть и слава! – рявкнули хором его спутники в серых доспехах.

Они исчезли прежде, чем Дирк успел бы что-то спросить. Устремились в боковой проход и скрылись из виду.

– Смерть и слава… – пробормотал Дирк вслух. – Да кто только придумает такое?..

Несмотря на то что штаб оберста фон Мердера был укрыт и защищен со всей возможной тщательностью, ему тоже перепало от щедрот французских артиллеристов. Окрестности оказались перепаханы артиллерией среднего калибра, но кое-где зияли и отметины тяжелых гаубиц. Дирку нередко приходилось перебираться через завалы, образованные рухнувшими перекрытиями, а то и карабкаться по земляным холмам, возникшим в том месте, где близкое попадание снаряда разбило стену траншеи. Разрушения были повсюду, их отпечаток лежал на всем, что окружало Дирка.

Линия укреплений, разбитая стальным градом и занесенная землей, по-прежнему казалась огромным городом, но теперь это был совсем другой город – древний, давно заброшенный, занесенный землей, серые руины былого величия. И населен он был преимущественно мертвецами. Тела попадались часто – похоронные команды еще нескоро доберутся сюда, – на них Дирк старался не смотреть. То здесь, то там к земле прижимались незнакомые застывшие лица и тощие тела в обрывках полевой формы. Кому-то осколками мины снесло голову, кто-то истек кровью, сжавшись в крохотной норе, от иных и вовсе осталось слишком мало, чтобы определить причину смерти.

Сам штаб уцелел, но близкое попадание тяжелого фугаса перекосило прочную бетонную коробку, стряхнув с нее маскировочные сети и несколько деревянных перекрытий. Бронированная дверь болталась на петлях, свисая, как язык из мертвого окоченевшего рта. И часовых возле нее уже не было.

«Заходите, унтер Корф», – мысленное приглашение тоттмейстера Бергера по своей сути было приказом.

Дирк шагнул внутрь, в холодный и влажный полумрак. Здесь тоже многое переменилось. В блиндаже царил особенный, тревожный и неприятный штабной бардак. Разбросанные по столам карты, беспомощно шелестящие на сквозняке, свисающие мертвыми змеями телефонные трубки, разбитые лампы и брошенные как придется планшеты. Когда такая картина царит в штабе, это означает, что дело плохо. Штабной блиндаж выглядел безжалостно уничтоженным сложным механизмом, прежде аккуратным и ухоженным. Механизмом, которому неизвестная сила выворотила никелированные блестящие внутренности, разорвала кожухи, раздробила безжалостно аккуратные глазки циферблатов и манометров.

Электричества не было, из освещения осталось лишь несколько керосиновых ламп. Они давали достаточно света, чтобы разобраться в интерьере, но недостаточно, чтобы увидеть детали. Оттого Дирк не сразу узнал двоих, оказавшихся в штабе раньше его. Один из них был тоттмейстером Бергером, в этом ошибиться было невозможно. Тоттмейстер сидел у стены, упершись в столешницу локтями, курил папиросу и выглядел расслабленным, только расслабленность эта была болезненного свойства. Точно его тело выработало всю энергию, которую могло вместить, и теперь безвольно обвисло, скорчившись за столом, способное лишь втягивать в себя грязно-серый дым и сплевывать на пол.