Константин Станюкович - Господин с настроением

Константин Михайлович Станюкович

Господин с "настроением"

I

Пожилая эстонка Христина, перевирающая фамилии с таким же апломбом "горничной за лакея", с каким истинно бесшабашный журналист наших дней перевирает географию, историю и даже арифметику, однажды утром вошла в мою комнату, сделала книксен и торжественно доложила:

- Господин Шивости! - и подала карточку, на которой значилось: "Иван Иванович Шилохвостов".

Фамилия ничего не говорила ни уму ни сердцу.

- Очень желает видеть вас...

- Ведь я просил не принимать по утрам. Меня нет дома!

- О, извините! Я сказала, что вы дома. Он такой хороший господин и так благородно одеты!..

И, вероятно, от удовольствия принять такого хорошего господина и получить двугривенный лицо Христины вспыхнуло, и она не без таинственности прибавила:

- Он сказал: "Одна минута по важному делу!"

- Ну, просите!

Через минуту я увидал безбородое красивое лицо плотного брюнета лет за тридцать в безукоризненном рединготе.

Слегка выкаченные темные глаза не лишены были кокетливой наглости татарина-проводника в Ялте. Пушистая щетка усов, поднятых кверху, придавала физиономии решительный вид. Из-под толстых сочных губ сверкали ослепительно-белые зубы.

- Великодушно простите, что отнимаю драгоценное время у писателя, который творит... Я прошу пять минут... Только пять... Надеюсь, позволите?

Я знал эти "пять минут" незнакомых посетителей и особенно посетительниц, когда они, при малейшей оплошности, начинают знакомить с избранными местами своих рукописей.

Но, по-видимому, гость не походил на начинающего писателя, - карман сюртука не оттопыривался от рукописи. И был загадочен. Сразу отгадать его профессию было трудно.

Он мог быть и железнодорожным деятелем, и благотворителем, и профессиональным шулером, и директором увеселительного заведения.

И я хотел было "позволить" и просить садиться, как господин Шилохвостов уже протянул большую руку с крупным брильянтом на мизинце, крепко пожал мою, плотно уселся в кресле около стола, поставил на него новый цилиндр, и мягкий баритон гостя звучал еще нежнее, когда он, слегка наклоняя коротко остриженную черноволосую голову, проговорил:

- Приехал бить челом, глубокочтимый... С большою просьбой.

Признаюсь, я недоумевал. С какою просьбой мог обратиться к старому писателю загадочный господин?

А он после паузы, во время которой бросил мечтательный взгляд на скромную обстановку кабинета, не без убедительности в тоне прибавил:

- Ведь вы, господа писатели, сила и большая сила. Вы только не понимаете своей силы...

Я пристально взглянул в глаза гостя, и в голове моей мелькнула мысль: "Не сбежал ли он из больницы для сумасшедших?"

Но, казалось, он был в здравом уме и в твердой памяти.

В его глазах стояла снисходительно-любезная улыбка умного человека, встретившего не совсем понятливого слушателя.

И Шилохвостов сказал:

- Во всяком случае, и у нас пресса может быть значительным коэффициентом благожелательного влияния... Несомненно... Разумеется, если уметь пользоваться им умно, в известных пределах и... Позволите курить?

- Пожалуйста!

Шилохвостов пыхнул дымком и продолжал:

- И, конечно, имея в виду le gros public*, а не ограниченный круг читателей, которые по старой привычке еще слушают тихие вздохи о шестидесятых годах и робкие надежды на жареных рябчиков, которые вдруг упадут в каком-то неизвестном государстве. Эти немногие либеральные старые дятлы выдохлись... Их "тук-тук" стары, бесцельны и глупы... Не те времена, чтобы большая публика слушала монотонную сказку о белом бычке. Старые песни и старые боги основательно забыты. Теперь новые настроения... Надо воспользоваться ими, и тогда, поверьте, господам литераторам будет и почетно и спокойно. Они станут получать такие гонорары, о коих и не снилось.

______________

* Широкую публику (франц.).

Я, разумеется, не прерывал господина, обещающего литераторам и почет и Голконду, и не без любопытства ждал, что будет дальше.

- И теперь есть газеты с настроением. Есть! И какие доходы! - восклицал Шилохвостов, и в его голосе звучала нотка завистливого восторга. - Но можно создать газету вчетверо доходнее... Подписчиков будет сто тысяч... Не угодно ли помножить на семь рублей?.. За пересылку я исключаю... Прибавьте доход с объявлений... скажем - двести тысяч... И мы получим девятьсот тысяч. Какова цифра! Цифра-то какова!?? - захлебываясь от восторга, спрашивал Шилохвостов.

И, не дожидаясь ответа, возбужденно говорил:

- Есть и теперь умные журналисты, получающие министерские оклады... Но могут загребать деньжищи... Настроят виллы... Будут ездить на своих рысаках... Авансы a discretion*... Пожалуйста... Могут надеяться при честолюбии, как в Англии и во Франции, попасть в государственные люди... И можно интервьюировать кого угодно. Двери для журналистов будут открыты. Сделайте одолжение... "Пожалуйста, господин писатель. Садитесь... Спрашивайте, о чем хотите... Не угодно ли сигару, господин представитель печати?.." Вы понимаете, как будет хорошо?

______________

* Сколько угодно (франц.).

- Как не понять! - подал я реплику.

- Это новые настроения... Не то что прежние, когда даже председатель какого-нибудь железнодорожного правления вместо сигары вдруг предложит журналисту даровой билет до Архангельска...

Шилохвостов весело рассмеялся и прибавил:

- А ведь были такие любители отдаленных экскурсий... Вот подите... Вместо того, чтобы жить порядочно, они изучают в какой-нибудь трущобе ягоду морошку... А между тем теперь только не зарывайте таланта. Не погашайте духа. Пишите и пишите...

- Как же следует, по вашему мнению, писать?

- Очень просто. С настроением.

- Именно?

- Старые образцы по боку.

- Неужели?

- Обязательно. Ну, кто поинтересуется Шекспиром и прочтет его? Устарел. Скука... И ни одного забытого слова... Неинтересно и старо.

- Какие же слова интересны? - осведомился я.

- Красота... мировая гармония... индивидуальная мечта о душе. Главное душа и, разумеется, русская. В отвлечении от пошлости в область мечты, а главное - счастье, и только тогда наша самобытность становится ясной, понятной и закономерной. Все несовершенства общежития - войны, недороды, бедность, классовая рознь, все эти подчас не вполне самоотверженные банкиры, чиновники, урядники и городовые, - собственно говоря, тлен перед душой... Не правда ли, оригинальная точка зрения?

- Вполне.

- И, главное, отвечает нашему национальному характеру. Ведь мы, русские, по преимуществу - мечтатели, особенно наш народ! - решительно воскликнул господин Шилохвостов.

- Откуда такое заключение?

- Плод моих дум еще с университета... и затем наблюдений бывшего земского начальника. Нельзя утверждать, что все пользуются у нас полным благосостоянием. Но тем не менее нельзя не сказать, что мы идем гигантскими шагами к нему, именно в виду нашей выносливости и воистину мудрой умеренности в пище и тогда, когда урожай хорош и недоимки взысканы. А отчего эта умеренность? Оттого, что наш народ более заботится о душе, чем о теле. Была бы душа, а остальное приложится.