Джезебел Морган - Вслед за змеями [litres]

– Я – боль и покорность боли. Я – отсутствие выхода. И я – успокоение. Что я?

На этот раз боль швырнула Финиста на колени, словно это по нему прошла трещина. Он прижал ладони к лицу и удивился, что не чувствует, как оно распадается на части, как горячая кровь хлещет сквозь пальцы.

– Отчаяние, – прохрипел он сквозь муть боли, и тут же новый удар повалил его на землю, заставил скрючиться, пережидая судороги агонии. Финист чувствовал, что лишился чего-то очень важного, но не знал чего. Словно неверная отгадка отобрала у него что-то, грубо вырвала из груди, оставив там сочащуюся тьмой пустоту.

Серая птица щелкнула клювом.

– Последняя попытка, мальчик. Подумай лучше. Я – надежда на забвение. Я – свобода от прошлого. Что я?

Сжав зубы, Финист медленно поднялся, дыша часто и глубоко. Тело все еще подрагивало в мелких судорогах, озноб пробегал по спине. Он закрыл глаза, катая на языке одно слово и ненавидя его всем сердцем – всем, что у него осталось от сердца.

Не лучше ли провалить испытание и остаться здесь, чем признать, что и это часть тебя?

Финист скрипнул зубами, отгоняя малодушный голос. Нет уж, он еще побарахтается. В конце концов, все началось с надежды.

Он облизал губы и выдохнул:

– Раскаяние.

И все исчезло.

Несколько секунд он вглядывался в абсолютную темноту, спросил неуверенно:

– Так я угадал?

Он и сам не знал, какого ответа бы хотел, но вместо него на Финиста налетел вихрь звуков и образов, не разобрать, то ли прошлое обрело плоть и кровь, то ли тьма порождала чудовищ. Он различал тех, кого убил, и тех, кого обманул, тех, кто на него надеялся, и тех, кому он не смог помочь. Они терзали его загнутыми когтями, и скорбные, неподвижные лица были всего лишь масками над тонкими шеями.

А у него не было даже ножа, чтоб защититься.

Страх накатил волной, удавкой обхватил горло, так, что даже на помощь было не позвать. Да и кого звать, кто откликнется на слабый крик предателя?

Но помощь пришла.

Ослепительно яркий свет разрезал тьму, и монстры исчезли, развеялись дымными облаками, испарились в безжалостных белых лучах. Финист остался один на один с ним, обессиленный и ослепленный.

– Надо же, – через силу усмехнулся он, скрестив руки на груди, – вот уж не думал, что ты решишь помочь, а не позлорадствовать.

Свет в руках Соколицы померк, стал искрой со множеством острых и тонких лучей, и она посмотрела на нее с недоумением и вложила себе в грудь. И свет растекся по ее коже, просвечивая изнутри мягким и тихим сиянием.

– Я так и хотела. – Она скопировала его улыбку. – Но чем бы я тогда была лучше тебя?

Она отвернулась и продолжила спокойно, пока под ее ногами из небытия поднималась мерцающая дорога.

– Дар Жар-Птицы – всегда быть честной с собой, всегда осознавать даже самые тайные и темные желания. Да, я наслаждалась тем, как ты кричал от страха, но больше я боялась превратиться в такую тварь, как ты.

– Такую, как я? – Финист с наигранной улыбкой прижал ладонь к груди. – Хочешь сказать, в такую же умную, хитрую и удачливую тварь?

Она обернулась так резко, что коса по спине хлестнула.

– В такую же эгоцентричную тварь, которую не волнует благополучие других, – отчеканила Соколица, с вызовом глядя ему в глаза. – Так что не думай, что я пожалела тебя.

– Даже не смел, моя милая! Я ведь знал, что жалостью ты меня не оскорбишь!

Она сжала губы и прищурилась гневно, а потом тихо рассмеялась, и свет заструился вокруг лентами.

– Паяц. – Теперь она улыбнулась почти тепло, и было в ее глазах что-то такое, что у Финиста сердце сжалось. Словно на какой-то миг она заглянула за все его маски и все-таки пожалела.

Светящаяся тропа оборвалась у огромного провала, уходящего в бездонную глубь. Из нее поднимался стылый воздух и резкий запах крови. Соколица вздрогнула и отступила на полшага, покачнулась, как от дурноты. Финист подхватил ее под руку, держал, пока она не взяла себя в руки.

Тонкий веревочный мост убегал вперед, покачиваясь под порывами незримого, неслышимого ветра. Даже самый наивный оптимист в мире не назвал бы его надежным.

Они смотрели на него несколько минут в надежде, что лабиринт изменит очертания на что-то более устойчивое, но эта надежда, пожалуй, была самой глупой из всех.

– Ты первый, – мрачно велела Соколица.

– А ты легче, – в тон ей отозвался Финист, – и у тебя больше шансов добраться на ту сторону.

– Если не доберешься ты, то это не будет иметь значения. Ты ключ, помнишь?

Финист одарил ее ослепительной улыбкой.

– Так и скажи, что боишься высоты и не хочешь трепать себе нервы зря!

Соколица только устало закатила глаза.

Финист осторожно шагнул на призрачные деревянные доски моста, и они скрипнули под его ногами. Грубые поручни из канатов кололи ладони, и он сжимал их так сильно, что костяшки побелели. Первые несколько шагов дались тяжелее всего – он замирал, вслушиваясь в каждый звук, вчувствоваясь в колебания моста, готовый при первом же подозрении метнуться обратно.

Но мост оказался крепок.

И дальше Финист шел спокойно. Он приноровился к тому, как ветер качал мост, не задумываясь, переносил вес с одной ноги на другую, и дерево ровно скрипело под ним, почти успокаивая. Он и сам не заметил, как шагнул с неустойчивых досок на черную твердь. Обернулся, махнул рукой Соколице – почти крошечной на том краю пропасти.

Она шла легко, быстро и уверенно, глядя только вперед, высоко вздернув подбородок, и в ее ровных, почти механических движениях явно читался животный страх. Его отголосок передался и Финисту, и он следил за ней, затаив дыхание, отсчитывая оставшиеся шаги. Двадцать… пятнадцать… двенадцать…

Когда он заметил, что канаты тлеют и истончаются над незримым пламенем, было уже поздно. Соколица не успевала – просто не могла успеть.

– Аня, быстрей!

Финист и сам не заметил, что использовал ее имя, имя, к которому так и не смог привыкнуть и которое ей не подходило. Но оно было короче, и оно было ей родным. Соколица дернулась и рванулась вперед, пробежала два шага, а потом канаты лопнули, и мост за ее спиной полетел в пропасть.

Все, что она успела, – вцепиться в настил до побелевших пальцев, повиснуть над бездной без шанса выбраться наверх.

Финист рухнул на землю, перегнулся через уступ, протягивая ей руку, но пальцы бессильно зацепили только воздух – до Соколицы оставалось еще больше метра, он просто не мог до нее дотянуться, только упасть следом.

Не стоило и пытаться. Он слишком привык спасать ее в Нави, хоть и честил ее на чем свет стоит и переживал больше за свой план, чем за нее саму. Но иногда пора остановиться.

Соколица безразлично смотрела на него, словно наперед знала, что он встанет и уйдет, и потому не ждала ничего хорошего. Эта мысль больно царапнула изнутри, вспомнилось отражение из лабиринта – синеглазый витязь, и Финист заскрипел зубами.