Тэмсин Мьюир - Харроу из Девятого дома [litres]

К сожалению, в тот раз она ответила. Иногда она не отвечала. Иногда она говорила с тобой то об одном, то о другом, иногда не отвечала ни слова. Но на этот раз та, что была жестоко погребена, сказала совершенно спокойно:

– Она просила не говорить тебе.

Ты проснулась, лежа на полу перед раковиной, и кричала, пока не сорвала себе горло. Потом посмотрела на свои налитые кровью глаза в зеркало и попыталась вспомнить глаза Ортуса Нигенада – и не заметила никакой разницы, потому что у вас обоих глаза были беспросветно черными, того цвета, который Ианта называла цветом черной розы, потому что Ианта была ужасно фамильярна, во-первых, и оказалась ужасной извращенкой, во-вторых. Ты попыталась представить грустный, усталый взгляд Ортуса в зеркале. Не вышло. Тебе стало легче – и одновременно еще страшнее.

За первые несколько недель ты придумала новый шифр на основе предыдущего, но с несколькими математическими изменениями – просто на случай, если Ианта получила слишком много данных, посмотрев на конверты. Ты начала записывать свои мысли и наблюдения о ликторах: довольно жалкий компендиум мнений и фактов, в основном бесполезных, но дарующих надежду на то, что ты сможешь когда-нибудь изучить их и обрести мудрость. Ты всегда любила делать заметки. Тебя печалила потеря дневника из дома Ханаанского, но твои вещи прошли контроль Ианты, так что обратно ты получила только немного ритуальной краски и старую одежду. Спросив о дневнике, ты услышала довольно туманный ответ: якобы он был сожжен по твоему собственному распоряжению.

Раздел об Ианте был очень коротким:

ИАНТА (НЕКОГДА ТРИДЕНТАРИУС) ИЗ ПЕРВОГО ДОМА

Доверия не заслуживает. Считает меня безумной.

Первое следовало понять раньше, а второе было полностью твоей виной. Началось все с гробницы Цитеры.

Император уложил тело Цитеры из Первого дома в маленький склеп у центрального жилого атриума. Близковато. Атриум представлял собой шахту, из которой расходились коридоры, ведущие в остальные кольца станции. Пол его покрывала изысканная мозаика из костей рук, прикрытых стеклом, и все они были раскрашены в цвета Домов. Больше всего было красно-белых переходов Второго дома и бело-синих – Четвертого. Вокруг мозаики лежала коричневая каменная плитка, шаги на которой стучали особенно громко. Заслуживающих внимания окон тут не было, сильный электрический свет лился из круглых отверстий в потолке, а в центре висела изящная люстра из белых кристаллов. Потолок поддерживали массивные, окованные сталью колонны – по три с каждой стороны. Под дымчатым стеклом колонн виднелось безумное сплетение проводов. Провода переплетались с костями, некоторые медные жилки были изолированы блестящим скользким жиром вместо плекса, они воняли сырой талергией, и ты никак не могла понять, зачем они нужны. Довольно часто из мягкого желтого жира торчали целые кости. Ты предположила, что это не памятник.

В восточной стене комнаты были устроены девять декоративных арок. Ты успела тщательно изучить каждую из них. Стены арок до середины покрывали те же коричневые плитки, что лежали на полу, а потом начиналось стекло совершенно другого цвета. В центре каждого двухцветного углубления висело крепление для меча. Некоторые из креплений были пусты, в других лежали рапиры. Одну из них ты рассматривала особенно часто: черную рапиру с гардой, плетенной из черной проволоки. На конце каждой проволочки красовался собачий зуб, а конец – яблоко! – был сделан из мягкой, потертой черной кости.

Боковая комната, куда положили Цитеру, была отделана не так красиво. Дверь никогда не закрывали, и можно было увидеть тело на носилках. Вокруг горели свечи, которые не гасли и не таяли, и лежали толстенькие розовые бутончики, которые не распускались и не гнили. В этих двух чудесах прослеживалась рука божественного императора. Ты довольно часто видела его там, он вел с телом тихие разговоры, какие обычно ведут со спящими детьми. Иногда туда заходил Августин, а один раз зашла Мерси. Другого ты никогда не видела. Ты и сама часто заходила туда, хотя это было глупо, и ты уже натворила достаточно глупостей. Что-то тебя тревожило. Ты думала, что это безумие и паранойя, но вдруг все-таки нет. Твой мозг утверждал, что руки, скрещенные над пробитой грудью, сдвинулись с места. Твой мозг утверждал, что губы приоткрылись. Когда ты поделилась с учителем своими тревогами – маленькая идиотка, – он скривился и потер лоб ладонью.

– Никто ее не трогает, Харроу. И я не трогаю.

– Я знаю, просто…

– Августин не станет этого делать – из-за любви. Мерси тоже не станет, из-за суеверия. А Ортус… – Он осторожно посмотрел на тебя, как делал всегда, когда упоминал другого. Ему было неловко произносить это имя. – Ортус не станет этого делать из уважения, поверь мне. Он даже подумать о таком не может. И это совершенно не в стиле Ианты.

– Но я думала…

– Я думаю, что тебе, наверное, не стоит туда заходить, – предложил он сочувственно.

Ты горела, ты плавилась от стыда и негодования, тебя полностью охватило это пламя. Теперь ты решительно проходила мимо двери, за которой покоилось тело Цитеры из Первого дома, но зато входила в нее в своих кошмарах. Смотрела, не понимая, галлюцинация ли это, как ледяные пальцы складывались в заклинательские жесты, как голые ступни дергались, будто труп ударили током.

Твоя ошибка заключалась в том, что в тот раз ты остановилась у этой двери, привлеченная приглушенными криками на пределе слышимости. Ты измучилась так, что забыла всякий стыд, поэтому ты повернулась к Ианте и спросила:

– Ты слышишь какие-то звуки в погребальной часовне?

– Ты специально говоришь таким зловещим тоном или оно само выходит?

– Отвечай на вопрос, Тридентариус!

Ты не называла ее по фамилии за пределами запертой комнаты, поэтому она странно посмотрела на тебя и сказала:

– Нет, – а потом, будто вдохновившись выражением твоего лица, добавила тихо: – Нет, безумица моя.

И ты не стала спрашивать снова.

Ты еще многое могла бы написать: ее глаза не становились сиреневыми после погружения в Реку. Рука – все еще ее слабое место. Она плачет по ночам. Анемии у нее быть не может, потому что она питается в основном красным мясом и яблоками. Регулярно недосыпает. Завидует моим отношениям с учителем. Слишком много знает.

Посвященные другим разделы были несколько подробнее:

АВГУСТИН (НЕКОГДА КВИНК) ИЗ ПЕРВОГО ДОМА

СВЯТОЙ ТЕРПЕНИЯ (ПОЧЕМУ?)

Узнать имя оказалось нетрудно. Ты просто застигла его за вечерней чашкой чая с сигаретой – святой терпения был однообразен в своих привычках, как дождевой червяк, совершенно не боялся огня или необходимости заново отращивать вкусовые сосочки – и спросила прямо.