Тэмсин Мьюир - Харроу из Девятого дома [litres]

– Да что за хрень тут происходит? Что ты ему сказала, раз он попытался тебя убить?

– Ничего. – Милосердный поток гормонов начал стихать, но ты все еще чувствовала себя невероятно спокойной. – Я пришла поесть. Не заметила, что он вошел. Почувствовала только, как он ударил меня копьем.

– А, значит, он просто хочет тебя убить, – с сомнением протянула она. – Ну, удачи. Хотя нет. Он – охотничий пес учителя. Если он считает, что ты несешь угрозу, тебе стоит уладить свои дела заранее.

Ты смотрела в потолок, на костяную резьбу вокруг панелей обшивки и на длинные полосы электрического света.

– Но почему Ортус из Первого дома хочет меня убить?

– Кто? – непонимающе переспросила Мерсиморн.

Ты не оставила никаких указаний насчет своих похорон. Не из-за переизбытка оптимизма – хотя ты была уверена, что прикончит тебя не клинок и не копье Ортуса из Первого дома. Просто ты считала саму идею похорон слишком жалкой. Ну и что можно там сказать или сделать? Какой эпитафии удостоить твои жалкие кости? (Может, что-то вроде «Здесь лежит самая невыносимая ведьма на свете»?)

За последующие месяцы святой долга пытался убить тебя, по твоим подсчетам, четырнадцать раз, а причин ты так и не поняла. Часто тебя спасало чужое вмешательство. Иногда это были два других ликтора. Один раз – подлое вмешательство Ианты, которая закатала тебя в жир и выпинала в безопасное место. И до сих пор смеялась, вспоминая об этом. Один раз тебя спас даже бог. Он вошел, когда острая как бритва рапира с алой рукоятью, рапира твоего старшего брата, пронзила твой таз. Лезвие было такое острое, что ты не понимала, как это возможно. Бог уложил тебя на широкий обеденный стол из темного дерева, мир побелел, вошел в твои ноздри, в пазухи, прошел по всему телу, и твои кожа и плоть срослись. Даже боль в спине исчезла. Тело шипело, соединяясь, возрождаясь в горячем белом свете Первого владыки мертвых.

– Ортус, сжалься, – сказал он.

– Такова моя жалость, господи, – отозвался святой долга.

– Она под твоей защитой, она не груша для битья.

– Это тяжелая ноша.

Ты лежала, распростершись на столе, ошеломленная и обалдевшая, и слышала, как император Девяти домов сказал:

– Я не стану с тобой спорить, это нелепо. Убирайся.

Если ты и предполагала, что вмешательство господа может стать окончательным, может привести к заключению какого-то мира, этого не случилось. Было довольно… сложно поднимать эту тему, раз сам бог ее не поднимал. Что бы ты сказала? (Один из твоих перстов регулярно пытается убить меня, ты не против?) Когда ты наконец подошла к нему с этим вопросом, он дернулся так, что ты об этом пожалела.

Император осторожно ответил:

– Он заключил договор с силой, над которой я не властен. Договор о том, что он будет защищать меня от всех опасностей. Ему было явлено, что ты – такая опасность. Прости меня, Харрохак. Я вынуждаю тебя сходиться с ним лицом к лицу раз за разом, зная, что твоя жизнь в опасности…

Потом он замолчал и через некоторое время спросил:

– Если я дам тебе рапиру, ты будешь ее носить?

– Зачем, учитель? Я не умею ею пользоваться, потому процесс превращения в ликтора прошел неправильно.

– На всякий случай. – Ты впервые заметила, какой он несчастный.

– Ты сказала, что что-то пошло не так, – продолжил твой учитель, наклоняясь вперед и кладя руки на колени, так что стали видны обтрепанные манжеты. – Я в это не верю, Харрохак. Правда не верю. Я только один раз видел людей, которые поняли ситуацию… совсем неверно. И надеюсь, что больше никто не повторит судьбу Анастасии и Самаэля.

Таким образом ты случайно навела его на мысль об Анастасии. В Девятом доме невозможно было не наткнуться на Анастаса, Анастасию, Анаста́сия или Анастасиуса… ну или хотя бы на их могилы – в последние годы. Анастасией звали мифическую первую хранительницу Гробницы и праматерь Дома, и ей были посвящены минимум два стихотворения Нигенада («давным-давно, в святые времена Анастасии…»). Так же назывался древний монумент, где покоились священные останки хранителей Гробницы и павших в бою воинов. Ты даже расстроилась, узнав, что она и правда существовала и что комнаты, где ты жила – пустые, бесцветные и тихие, – были предназначены для нее.

Поскольку ты часто сидела тихо и неподвижно, памятником самой себе, напротив императора Девяти Воскрешений, чувствуя боль и удовольствие от его речей, он не ожидал, что ты что-то скажешь. Сказал сам:

– Из всех нас только Анастасия не поняла идею. Провела слишком много исследований. Так типично для нее. Она увидела какие-то обходные пути, которых на самом деле просто не существовало. Произнесла Восьмеричное слово, и оно не… сработало. Когда мы… все убрали, она спросила меня, могу ли я ее убить. Разумеется, я отказался. Она могла дать еще очень многое. Позднее я попросил ее о глобальном и жутком поступке. У меня был труп, и нужна была могила для него. Ты можешь знать об этом теле, Харрохак, и уж точно знаешь о его Гробнице.

В этот момент Тело стояла у занавешенного окна, выходившего на поле медленно вращающихся астероидов. Перламутровое платье спадало с ее хрупких голых плеч, влажных, как будто она прихватила из своей гробницы лед. Ты смотрела, как капля воды стекает вниз по ее позвоночнику.

– Гробница, которая должна навсегда оставаться замкнутой, – сказала ты, и эти слова показались тебе очень странными. – Камень, который не должен откатиться от входа. Однажды погребенное должно вечно покоиться с миром, закрыв глаза и упокоив свою душу. Каждый день я молилась, чтобы оно жило, я молилась, чтобы оно спало.

Твой голос не послушался мозга, мозг не послушался сердца, которое вздрогнуло в маслянистой жирной грязи твоей души, и ты спросила:

– Господи, кого ты похоронил?

Учитель потер висок большим пальцем. Потер второй висок. Взял печенье, опустил в остывающий чай, съел, поболтал чай в чашке и поставил ее на стол.

– Я похоронил чудовище, – сказал он.

У плексигласового окна, за самыми обычными белыми кружевными занавесками, погребенное чудовище повернулось так, что его осветил свет мертвых звезд. Мягкость ее щек… густые черные ресницы, прикрывающие золотистые глаза… ямочка над верхней губой, как след от поцелуя… ты не понимала, что тебя трясет, пока бог не взял тебя за руку, чтобы ты не пролила чай себе на колени. Потом беспомощно протянул тебе печенье.

– Съешь, ничего страшного, – тихо сказал он, – а лучше два, тебе не помешает небольшой запас жира. Ты любишь поэзию, Харрохак?

– Не слишком! – нервно сказала ты.

– Поэзия – прекраснейшая тень, которую цивилизация может бросить на вечность. Ешь, тебе полезно. Я сделаю вид, что буду читать с планшета, но на самом деле я помню это наизусть уже десять тысяч лет. Моя любимая часть…