Тэмсин Мьюир - Харроу из Девятого дома [litres]

Ортус опустил руку и с нажимом сказал:

– Просто объясни. Почему ты тогда взяла с собой…

Голос с другой стороны комнаты проревел:

– Харроу!

На лестнице стоял бог. Растрепанная Мерсиморн стояла рядом с ним. В паре шагов за ними виднелся Августин, еще более растрепанный, с помадой на воротнике. Ортус замолчал. Ты встала. Воздух опалил кончики волос, ударил тебя по лицу. Император стоял на окровавленных ступенях и слушал вой сигнализации. Печь печально взвизгнула – кто-то шевельнулся в прозрачной будке – звякнула и затихла. В мгновенной белой вспышке расплавленная кость превратилась в мягкий порошок, а затем, у тебя на глазах, рассыпалась невидимым прахом.

– Почему я взяла с собой что? О чем ты? – настойчиво спросила ты.

Но Ортус уже открыл глаза, странные, нежно-зеленые глаза, и смотрел сквозь тебя и даже сквозь потолок, как будто он мог пронзить взглядом весь Митреум. Больше он не сказал ничего.

Насколько бог поверил в твою версию событий – насколько ты сама верила в эту историю, которую рассказывала, задыхаясь от адреналина и сожалений, от беспомощной, неуверенной ярости психа, который что-то видел, но мог от этого и отказаться – насколько бог тебе поверил, было неясно. Он очень устал. Рубашку он застегнул кое-как, перепутав пуговицы и петли. Ты ясно видела его неудовольствие, но не понимала причин.

Осмотрев мусоросжигательную печь, бог, Мерсиморн и Августин оставили вас с Ортусом в фильтрационном зале. Ты редко доверяла инстинктам, но сейчас ты его не боялась. Он сидел на перевернутом ящике в той же позе, что и ты, худой, растерянный, побежденный. А ты просто злилась.

– Ты видел то, что видел, – говорила ты. – Ты должен был увидеть, как она тебя ударила. Удар был нанесен спереди, твоим собственным копьем.

– Я не знаю, – сказал Ортус.

– Ты был в сознании. Ты говорил со мной.

– Я не знаю.

– Мы разговаривали. Я хочу знать, что это значило.

– Я не помню.

Ты посмотрела в его ясные зеленые глаза. Выражение его лица не изменилось, как и голос. Ты не смогла сдержать недоверчивое презрение.

– Ты не помнишь?

Святой долга развернулся к тебе всем телом. Он держал в руках рапиру – но как метлу, а не как готовое к бою оружие. Он слегка свел брови, чуть-чуть нахмурился. Он посмотрел на тебя и сказал голосом, который ты хорошо знала со своих восьми лет.

– Я иногда… забываю.

Это был бесстрастный, стальной голос человека, который то ли защищался, то ли знал, что он в большой опасности. Голос человека, который признавался в своей главной слабости. Ты хорошо знала этот голос, потому что сама так говорила. «Поймите, что я сумасшедшая».

Позднее, когда Митреум обыскали, тела Цитеры на алтаре не оказалось. Бог сказал, что не чувствует ее на станции.

Позднее, вернувшись в свои комнаты – уже знакомые, почти приятные, опрятные и пустые, – ты взрезала себе вену и начала обновлять все костяные обереги кровью. На это ушло несколько часов. Ты не только полностью защитила окна снаружи, что потребовало сложной и тщательной дистанционной работы с конструктами. Ты нанесла дополнительный слой заклинаний вокруг внутренних окон и понадеялась, что этой наспех наложенной защиты хватит на одну спокойную ночь. Ты стояла в маленькой прихожей и покрывала свежую кровь тонким слоем костяной пыли, когда услышала шаги в коридоре.

Ты стояла очень тихо и слушала:

– Надеюсь, ты доволен.

– Ни капельки.

– Какой отвратительный, жалкий, гротескный фарс.

– Ну ради бога, откуда мне было знать про сигнализацию мусоросжигательной печи? Боже, это ведь ты ее не отключила.

– Как будто я специально.

– Если ты собиралась сделать что-то другое, то ты сильно рисковала переборщить. Никто никогда не поверит, что ты так напилась случайно.

– Иди в задницу. Я тебя чуть не ударила. Не смей больше никогда использовать ее. Втянул ее в это… и своего никчемного братика… оно того не стоило.

– Она должна гордиться, что принесла хоть какую-то пользу, потому что это первый раз в жизни. Чертовски горжусь своим невозмутимым лицом. Кристабель, все прощено! Спокойной ночи, Мерси. Я буду молчать, но если ты соберешься заключить сделку с дьяволом, посмотри сначала, что он тебе предлагает. Надеюсь, ты задохнешься раньше, чем я пожалею об этом. Надеюсь, ты знаешь, что однажды я вырву гнилой призрак Кристабель из твоего трупа и сожру ее. Куда ты дела Цитеру?

Шаги. Громкий голос:

– Я уже сказала тебе и повторю. Я никогда не трогала ее, ты, мерзкий, снисходительный сукин сын.

И все.

Ты спряталась в комнате.

По крайней мере ты смогла снять с себя шарфик, изображавший платье, и закутаться в собственную ночную рубашку. Причесаться, смыть с лица краску, смыть кровь от поцелуя Ианты и лечь, положив рядом с собой меч и оставив вечер позади.

Тело тихо сказала:

– Вода поднимается, и солнце восходит. Мы выдержим.

Два месяца до убийства императора

Четырнадцатая планета, которую тебя отправили убить, оказалась цветущим, пышущим талергией спутником маленькой горячей звезды. Она была пышная, живая, покрытая толстым ковром растительности, населенная многочисленными животными. Никто не хотел брать на себя ответственность за ее уничтожение. К сожалению, она стояла как раз на пути номера Седьмого, а для номера Седьмого, как выразился учитель, она была все равно что горячий пирожок. Ты была самой младшей. Планету оставили тебе – и Мерсиморн.

Тело Цитеры так и не нашли. В первые несколько дней ее еще искали, но по-настоящему тревожился разве что император. Ты знала, что Августин подозревает Мерсиморн, хотя не понимала почему. Ианта предполагала, что Ортус где-то ее припрятал, хотя ты сильно сомневалась («Ну, ты понимаешь, – говорила она, – по… сексуальным причинам»).

Она не винила тебя в том, что ты не смогла его убить. Как ни странно, не винил тебя и святой терпения, который многословно извинился за то, что не принял во внимание сигнализацию. Ты не заметила никаких перемен в его отношениях с Мерси, разве что они стали злиться друг на друга чуть-чуть меньше. Или в его отношениях с богом, или в ее отношениях с богом. Никакого смущения, никакого молчания за завтраком или пауз в разговоре при случайных встречах, они обменивались рукопожатиями с той же теплотой – или с той же холодностью, – что и раньше. Полное отсутствие уместного стыда навело тебя на мысль, что это случалось между ними и раньше. При этой мысли тебе захотелось сделать себе лоботомию.

Несмотря на глубокое разочарование бога, святой долга пытался убить тебя уже дважды. Но, кажется, даже он от этого устал. И твои заклинания держались.