Вивиана Ипарагирре де лас Кассас - Принц из серебра и золота [litres]

– Недавно он висел в другом коридоре. Теперь там огромное пустое пятно. Оно беспокоит меня, – грустно улыбнулась она. Ей бы не понравилась причина, по которой его перевесили.

– Ты заметила, – сказал я и вновь посмотрел на портрет своего отца. Большой и хороший человек, который умер слишком рано. Он мог бы править еще много лет.

– Король Платос, – дружелюбно объяснил я, – теперь перенесен в коридор прошлого . Здесь висят умершие предки, советники королевской семьи. – Теперь он висел рядом с моей матерью, Королевой Эсмеральдой. Сжав левую руку в кулак, я поцеловал костяшки пальцев. Немое приветствие, которое посылал в ее честь в небо.

Никогда я не встречал более приятного человека, чем моя мать.

Она была отрадой внутри этих стен. Удерживала, все и всех.

Особенно моего отца.

Только сейчас я заметил, что София наблюдает за мной со стороны. Ее темные глаза сверлили меня, словно она смотрела прямо в душу. Я быстро отвел взгляд и указал на следующий коридор, пересекающий этот. Коридор настоящего .

Там, где висели портреты моего брата и его королевской свиты – министра, королевских ученых, хронометриста, учителя, а также доктора. Я сознательно свернул направо, потому что в левом коридоре находился мой портрет. Ужасающая картина, заставившая меня выглядеть дешевой копией нового короля.

– Ты скучаешь по нему, я права? – спросила она, когда мы миновали пустое место, где раньше красовался король Платос.

Она старалась не смотреть туда. Вместо этого взглянула на меня.

С любопытством, серьезно – почти сочувственно, так что мне пришлось взять себя в руки, чтобы не дать ей понять резким замечанием, что ее это не касается.

Но я сказал ей правду:

– Да. – Я скучал по своему отцу каждый день, даже если никогда бы не признался в этом. Разве что сейчас перед ней.

Он был трусом.

Король из стали с волей мыши.

– Я тоже скучаю по своему отцу. – Тихое признание заставило меня бросить взор на нее. – Он умер от лихорадки прошлой зимой.

– Мне жаль.

– И мне.

В ее голосе словно собрана печаль всего этого мира.

Я стиснул зубы, чтобы мои собственные страдания не охватили меня. Король Платос умер пять месяцев назад. Он повис над кроватью. Красный рубец тянулся вдоль бледного горла, а его ранее гордо поднятая голова безвольно свисала набок. Доктор сказал, что его душа убила его. Душа, которую он так и не открыл мне.

Я провел ее мимо портретов в следующий коридор. Пустой, ведущий к лестнице, круто уходящей вверх. В этой башне находились мои покои.

Мы молчали, пока не поднялись. Там меня ждал Таранс. Вероятно, с новостями о стэндлерах, находящихся под наблюдением.

« Крайне неудачное время », – подумал я, но не сообщил этого. София же остановилась как вкопанная, когда увидела его. Она, казалось, узнала солдата. Он в приветствии поднял руку.

– Есть новости, капитан! – сказал он.

– Не сейчас, Таранс. Сначала мы должны позаботиться о ее руке. Будь так добр, принеси мне необходимые инструменты. Они находятся в кабинете. Доктор никогда не закрывает дверь.

– Что за новости? – прошептала София. Я успокаивающе поднял руку, давая Тарансу понять, что ему лучше уйти прямо сейчас. Но он снова посмотрел на нее и виновато кивнул.

– Так точно, капитан!

И он поспешил выйти, подняв голову.

Слепой жеребец. С таким мальчиком я познакомился десять лет назад. С мальчиком, пережившим ужасные вещи. С воином, знающим, как обращаться с мечом. Его детство в Тумбаре было тяжелым. Армия адского короля, вооруженная до зубов, когда мой отец и остальные мирные королевства отправились к нему. Все солдаты были не старше двенадцати. Жестокая картина, которая преследовала моего отца еще много лет.

Не все хотели вести переговоры. Не все позволяли армиям других королевств вторгнуться. Многие размахивали мечами, за что поплатились жизнью. С той жизнью, которая только начиналась. Таранс, напротив, сдался. И в конце концов пришел вместе со своей сестрой Айделиной в Купфоа.

Я провел Софию в свои покои и усадил ее на кресло, стоящее перед задернутой шторой у окна. Мне стало стыдно за беспорядок, устроенный на моем столе и рядом с ним. Договоры, соглашения – скучные вещи, которыми должен заниматься капитан. Обычно я сидел с братом в кабинете и подписывал эти бумаги. Но многое я брал с собой, чтобы проводить свои ночи за изучением этих писанин. Недавно я позволил Джону принести мне совершенно особенную вещь. Небольшую история странствующего народа, который все еще ждал свою наследницу у ворот.

Она скучала по ним, пронеслось у меня в голове. Голос смешивался с образами прошлой ночи. Ее искаженное от боли лицо. Как она кричала этому Элиа. Я почувствовал дрожь в пальцах.

Я смотрел, как она сидела в большом кресле со взъерошенными волосами, как отдельные пряди свисали на морщинистый лоб, на взгляд, направленный словно в другой мир, – она менее всего походила на предводительницу племени. Она была обычной молодой девушкой. Одна наедине с чувствами, которые переполняли и делали ее слабой. Блестевшие на ее щеке.

Она заметила, что я смотрю на нее. Но вместо того, чтобы сказать мне что-либо, ее губы дрогнули.

Как само собой разумеющееся, я сделал шаг к ней и опустился на колени перед ней. Осторожно поднял руку, чтобы она могла видеть, что я задумал. Бережно взял ее раненую руку и вложил в свою раскрытую ладонь.

– Что за новости? С моей семьей все в порядке?

Я невольно дернулся и оглядел свою комнату.

– Все хорошо. Тебе не стоит беспокоиться.

Она не поверила мне. Обычно я был довольно хорош в сокрытии правды.

– Я беспокоюсь каждый день.

Я знал это. Понял это по небольшой морщинке на ее лбу и по ее слезам. Эти невыносимые слезы. Я вздохнул и сел за свой рабочий стол.

Я слышал, как она хныкала, но больше ничего не сказал, пока наконец в дверь не постучали. Таранс вернулся с бинтом и дезинфицирующими средствами, которые разложил на моем столе.

София снова доверительно кивнула ему. С этим гипнотическим взглядом, которым она внимательно все осматривала. Каждая морщинка лица, каждое маленькое проявление чувств что-то раскрывало. Он посмотрел на меня и, кивнув, направился к двери.

Я заставил себя залечить ее руку. Лишь несколько осколков впились в ее кожу. Вытащил их пинцетом и со звоном уронил в стеклянную миску. Она даже не вздрогнула, когда я коснулся ее раны. Она просто принимала любую боль. Ее мысли, казалось, расправили крылья. Скользили сквозь ночь, скрытую от меня. Я продезинфицировал ее рану, а затем остановил кровотечение на ее запястьях белой тугой повязкой. Ее не нужно было зашивать, что меня несколько успокоило.

Как только я закончил, слегка сжал ее холодные пальцы и отстранился от нее.