Дмитрий Емец - Сердце двушки [litres]

С Леной Макар связываться не рискнул и от Кирюши отстал, хоть и пригрозил:

– Бойся меня, подлый мелкий гадик!

– Запросто! – пообещал Кирюша. – И вообще: что плохого в укусе? Что такое, по-твоему, поцелуй, как не смягченный игровой укус? Мол, мог загрызть, а не загрыз! Нежность, однако!

Не успел Макар до конца осмыслить такой бред, как лев с нерпи Лены прыгнул на него, и ему пришлось спешно удирать. Во сне он несся через парк. Увидел какой-то сарай. Спрятался в нем. Лев остался снаружи и, сделавшись для сна маловажным, исчез. Макар поднялся на ноги и стал с интересом осматриваться, горя желанием выяснить, что прячут в этом запертом сарае. Увидел серый камень, покрытый шевелящимися наростами. И почему-то, хотя камень выглядел жутковато, Макар стал приближаться к нему. За спиной у него кто-то строго кашлянул. Перед Макаром стояла решительная женщина в очках-половинках и держала в руках рычащую собачку.

– А, вот и вы, голубчики! – укоризненно произнесла женщина, отчего-то обращаясь к Макару во множественном числе.

Во сне Макар не узнал Кавалерию, как узнал Кирюшу и Лену. Ему захотелось украсть обросший камень. Он казался ему дороже всех золотых слитков мира. А женщина мешала. Ну ничего! Сейчас он схватит камень и рванет к забору. Пусть его ищут в лесу хоть три недели. Он и сам сможет днем приехать и помочь себя поискать.

Макар собрался метнуться и, если потребуется, смести женщину с дороги, но она внезапно повернулась, захлопнула дверь и закрыла ее на ключ. Макар засопел. Теперь, чтобы освободиться, нужно выкручивать ей руки, слушать визг, ну и так далее. Этого Макар не любил. И решил сыграть на жалости. Эдак понадрывнее, поистеричнее. Такие дамы с собачками всегда сердобольны. Мгновенно подредактировав сон, Макар схватил с пола рюкзак, которого секунду назад и рядом тут не было, рванул горловину, тряхнул. Хлынули консервы, баранки. Выкатились котлеты в банке.

– Я взял только хавчик! Три дня ничего не жрал! У меня отец в тюрьме, а сидит он потому, что мою мать убили, а он за нее отомстил! – крикнул Макар так отчаянно, что даже поверил сам себе.

Дама прошла мимо Макара и, придерживая очки, брезгливо на него посмотрела. В ушах у нее были серьги – маленькие опаловые ромбики.

– Просто на будущее, – доброжелательно посоветовала она. – Когда врете, молодой человек, не надо так настойчиво пялиться собеседнику в переносицу. Это выглядит омерзительно! Натуральная цыганщина!

– Ну да, я все наврал! Мать знать меня не хочет. Бабка меня боится! А знаете почему? Я обокрал соседа, а она ползала перед ним на коленях, чтобы он меня не сдал! Он меня не сдал, а я ему дверь за это поджег! – опять крикнул Макар. Он бросился на женщину, а что было дальше – не понял и сам.

Мир перевернулся. Мелькнули опрокинутые стеллажи. Макар обнаружил, что лежит на холодном полу метрах в шести от дамочки. И у нее на нерпи сидит тот самый лев. Макар сел. Потряс головой. Дамочка же аккуратно отцепила от связки ключей один и бросила его Макару.

– Не хочешь быть шныром? Хочешь взять этот камень? Прекрасно! Держи! – сказала она.

Макар схватил камень и метнулся к двери. Торопливо вставил ключ. Оказалось, не той стороной. Ключ вошел на три четверти и застрял. Макар торопливо вставил его по-другому. Дверь открылась. Его вспотевшее лицо обдуло холодной струйкой сквозняка. Макар увидел серый длинный забор и за ним лес. Был тот предрассветный час, когда все, на что смотришь, выбеливается. В такие минуты кажется, что внешнего света как такового не существует, а все предметы светятся изнутри.

Макар обернулся. Женщина без сочувствия наблюдала за ним.

– В тот момент, когда ты перешагнешь порог, ты перестанешь быть шныром! – предупредила она. – Посмотри на камень! И вот за это ты себя продаешь!

Макар увидел липкую, отвратительно пахнущую дрянь, запустившую щупальца ему в тело и в мозг. Он рванулся, с болью вытащил из себя щупальца, швырнул камень на землю – и… проснулся, пробкой вылетев из своего сна.

Во дворе Шукша мешком свалился с носа парусника. Он лежал на земле и копошился, как жаба.

– Не получится! – пискляво выговорил он. – Если он во сне отказался его брать, не возьмет и наяву! У меня башка болит! Варенья хочу! Варенья! Умираю!

Млада и Влада поволокли Шукшу к автобусу. По дороге Млада связалась с Белдо. К ее удивлению, старичок воспринял неудачу спокойно.

– Вы старались, девочки! Я говорю: результата нет – тоже результат!.. – похвалил он.

Млада стояла на цыпочках, держа телефон так, чтобы слышно было обеим. Когда Дионисий это сказал, она быстро оглянулась на Владу. Та только руками развела.

– Ах, девочки, как смешна жизнь! – продолжал Белдо. – Взять того же Макара! Жулик, хвастун! Оставь на столе банку с мелочью – он мелочь отсыплет в карман. «Это был не я! Свидетели есть? Видеофиксация есть? Все, в пролете!» И этот вот тип не продался нам даже во сне!.. А хороших шныров к нам перебежало два вагона! Да что там два – двадцать два!

Млада, что-то учуяв, быстро уставилась на Владу.

– Да-а! – хихикнул Белдо. – Не хочет Макар – и не надо! На коленях умолять не будем. Жизнь длинная, где-нибудь еще споткнется… Есть у меня на примете другой человечек! Венд, герой, а усиливающий камень протащит как миленький!

Боброк с раздражением смотрел на свою сияющую золотую пчелу. Пчела была молодая, полная сил и бестолковая. Она не умела спокойно сидеть в улье и заниматься своими пчелиными делами. Ночью она ползала хозяину по щеке, пока он с гневом не прижимал ее к подушке. Когда Боброк чистил зубы – пчела лезла ему в рот. Видимо, так она призывала его к разумному, доброму, вечному, но делала это как-то криво, как расшалившийся ребенок, который, пытаясь поцеловать маму, врезается ей лбом в скулу.

Сейчас пчела просто летала вокруг и гудела.

Боброк закрыл глаза. Он сидел в амуничнике на пустом ящике и боялся пошевелиться. Пока что боль дремала, таилась в теле мертвенной тяжестью, но он знал, что, если попытается подняться, она набросится на него. Пронзит колено, вгрызется в поясницу, всверлится в мозг. За что ему все это? Почему бы доброй пчелке, например, не облегчить ему боль? Но она либо не умела этого делать, либо боль нужна была для чего-то иного. В общем, пчела просто летала и гудела. То садилась на потник, то путалась в складках сохнущего вальтрапа, то опять начинала мешать.