Дмитрий Емец - Сердце двушки [litres]

Несколько дней Витяра не нырял. Каждый день выходил к своему эльбу и грел его в банке.

«Нечестно! – думал Витяра. – В мире полно жестокостей и болезней. В наших действиях нет никакой системы… Вместо того чтобы уничтожить болезнь как таковую, мы исцеляем одного, а остальные как умирали, так и умирают! А эльбы такие злые, потому что у них нет шансов! Их мир задохнулся. Двушка их к себе не пускает! А они же существуют! Нас они, конечно, убивают, это скверно – но с другой стороны, от ты дуся, должны же они как-то выживать? Если меня выкинуть в лес, я тоже буду вынужден грабить, чтобы не умереть с голоду!»

Эльб, поначалу соблазнявший его всем подряд, теперь перестал это делать и элементарно давил на жалость. Прижимая к груди банку, которая, казалось, грустила и тосковала с ним вместе, Витяра плакал. От холодного ветра у него на правом глазу вскочил здоровенный ячмень, и теперь весь ШНыр считал своим долгом показать Витяре дулю, потому что существовала примета, что от дули ячмень проходит.

Ночами Витяре снились поразительные сны, сложные, безумные, но невероятно яркие и красивые, похожие на культовое французское кино. Осадок после этих снов оставался неприятный, тревожный, точно он залип в болоте, а оно оказалось клубничным желе. Такой лайт-вариант ада, где тебя варят не в лаве, а в джеме.

Как-то он встретился с Олей и стал рассказывать ей, как эльб протягивает к нему щупальца, но она лишь поморщилась.

– Все эти вселенские страдания… – сказала она. – Ты бы лучше Амфибрахию еды купил! Рыба в ямы залегла, он ее поймать не может. Или мне купил бы шапку.

– Да-да! Куплю! – пообещал Витяра и… ушел к своему одинокому эльбу.

На пятый день Витяра наконец решился.

– Я отдесу эльба да двушку ! Я скажу двушке : «Пожалуйста! Од баледький, од дикого де убил! Пожалей его! Пусть од остадется хотя бы да краешке, хотя бы у кривых сосед!» – произнес он вслух и потому опять гнусаво и смешно.

Витяра вывел из пегасни Афродиту, опустился на луг, взял из сарая банку с эльбом и сунул за пазуху. Потом набрал высоту и решительно нырнул. Когда он проносился сквозь болото , оно показалось ему странно пустым. Ни одной паутинки. Он словно пробирался сквозь зимний лес или шел через мертвый город. Заточенный эльб бился в банке как второе сердце. Витяра ощущал его неожиданно сильные удары.

На двушке Витяра сразу спешился и привязал Афродиту к дереву. Лететь далеко, к гряде, он не отважился, чтобы не навредить эльбу.

Готовя в себе слова, с которыми он обратится к двушке , слова горячие, искренние – что давай любить всех, просто любить, без всяких условий, и эльбов, и людей, и этого малютку, давай чтобы не было болезней, муки, смерти, всей этой бестолковщины, – он стал доставать из-за пазухи банку и внезапно почувствовал, что банка приклеилась к его коже. Витяра потянул ее, но не смог оторвать. Испугавшись, Витяра с силой дернул банку. Треснувшее стекло лопнуло. Донышко отвалилось и упало на землю. В руке у Витяры остался верх банки с крышкой. На груди – длинная царапина. Высохший эльб прилип к царапине как пластырь. Он и послужил тем самым клеем, который помешал Витяре оторвать от себя банку. Эльб был мертвее мертвого! И это у самой границы, там, где сосны кривились так, что многие лежали почти горизонтально.

Витяра зарычал как зверь, упал на землю и стал бить кулаками упругие еловые иглы. Его ведь даже не выслушали! Не захотели понять! А как же милосердие?!

Витяра вскочил, пинком отбросил осколки банки и, отвязав Афродиту, вернулся в ШНыр. В ШНыре он осмотрел царапину. Она была довольно глубокая. Витяре показалось даже, что в его кровь могла попасть слизь эльба. Да нет, ерунда! Все бы сгорело.

«Де будеб дубать о дурдоб!» – успокоил он себя.

Клубничные сны ему больше не снились. На душе было пусто и уныло. Он повторял себе:

– Дикобу дикого де жалко! Ду и прекрасдо!

День или два Витяра таил все эти мысли в себе, а на третий сбивчиво поделился своими рассуждениями с Афанасием. Афанасий был не в духе. Он в очередной раз поссорился с Гулей: ничего не делает, непрерывно болтает, ноет, использует его как эмоциональный унитаз – и еще называет это любовью! То, что все это можно было адресовать и самому Афанасию, в голову ему как-то не приходило.

Витяру Афанасий выслушал невнимательно и понял самое большее процентов десять. Эльбов каких-то жалеет в баночках! Совсем шизанулся товарищ! Нет чтобы посочувствовать самому Афанасию, гораздо более достойному жалости во всех отношениях!

– Ай-ай-ай, беда какая! А ты уйди из ШНыра и спаси эльбов! – с издевкой предложил Афанасий.

Витяра напрягся. Старая уланская кобыла услышала звук боевой трубы.

– Как спасти? – быстро спросил он.

– Да так и спаси! Наставь их на путь истинный, а то они прозябают во мраке болота , – добавил Афанасий и ушел, продолжая злиться на Гулю.

Он и сам не понял, что наделал. Афанасий был человек мысли, но не действия. То есть Афанасий легко мог распланировать и обосновать что угодно – ограбление банка, революцию, убийство старухи-процентщицы. Эдакий Карл Маркс. Вроде революционер, а на самом деле добропорядочный немецкий бюргер с зонтиком. Витяра же сразу загорался и целиком отдавался новой идее. И вот он стал терзаться и страдать. Капля зароненного Афанасием яда отравляла его. Шукше, круглосуточно выпасавшему Витяру, при всей своей злокозненности и в голову бы не пришло послать ему мысль, которую Афанасий высказал совершенно бесплатно.

Эффект был поразительный. Еще через день Витяру послали искать закладку для парня, который все на свете усложнял и из всего делал трагедию. Все вещи, даже самые простые, казались ему неразрешимыми. Например, нужно совершить два действия: завязать шнурки и сходить в магазин – а парень часами смотрит на шнурки и бесконечно думает: «Вот я их, допустим, завяжу, а что потом? Какова конечная цель? А зачем шнурки завязывать, если когда-нибудь опять развязывать? А если не ходить в магазин? Или если пойти в магазин в шлепках, купить сразу много продуктов и потом лежать на диване, тупо глядя в стену? Но ведь когда-нибудь закончатся и эти продукты, и надо будет опять что-то делать. Например, зарабатывать деньги! Глупо, бессмысленно».

Витяра полетел к Первой гряде и там же, на прииске, где он когда-то оставил лопату, продолжил раскопки. Саперка так и торчала в куче глины. Витяра шел вдоль гряды и, соображая, откуда начинать поиски, изредка ударял по скале саперкой, откалывая небольшие куски породы. Так он прошел метров двести и хотел уже возвращаться, как вдруг в толще скалы, выше того места, куда он только что нанес удар, что-то блеснуло.

Витяра тщательно оглядел это место и убедился, что тусклый блеск исходит из одной-единственной точки. Там, довольно глубоко в скальной трещине, что-то мерцало. Он попытался дотянуться пальцем, но не дотянулся. Тогда Витяра стал осторожно расширять трещину. Скала поддавалась с трудом, а саперка гнулась и плохо подходила для расширения трещин. Эх, если б была кирка! Но хотя кирка на двушке и была припасена, лететь за ней было далеко. И Витяра продолжал орудовать саперкой.