Дмитрий Емец - Сердце двушки [litres]

Старичок повернулся к ней. Наста поздоровалась. Цветные дроны продолжали мелькать. Порой несколько дронов соединялись вместе, и получался новый, сборный дрон.

– Красиво? – спросил старичок.

– Красиво. Что это? – спросила Наста.

– Я их изобрел, – отозвался старичок. – Но человечеству я их не отдам. Человечество не придумает ничего лучше, чем использовать их для войны. И без того понятно, что если не вмешаются высшие силы, то на этой планете сильные сожрут слабых, после чего самоуничтожатся. Зачем же я буду им помогать? Они и без меня справятся!

Наста задумалась:

– Но ведь дроны могли бы делать что-нибудь полезное.

– Что, например?

– Ну там… разносить почту.

– Если человек настолько ленив, что ему лень отлипнуть от стула, чтобы сходить на почту, дроны ему не помогут! – убежденно сказал старичок.

– Вы не любите людей! – заявила Наста.

– Пфф! Я люблю людей. Я в них просто не верю, как не верю в своих соседей, которые отгородились от меня трехметровым забором, хотя прекрасно знают, что я не ворую прищепки с веревок.

– Да, – сказала Наста, – Кавалерия права. Незаметное добро. Именно на нем держится мир. Просто помочь тому, кто рядом и до кого дотянешься. Сунуть кому-то шоколадку и быстро убежать – только из этих кирпичиков все и складывается.

Откуда-то прилетел маленький круглый дрон, похожий на шмеля. Завис над планшетом в руках у старичка.

– О! К тебе, кажется, кто-то пришел! У ворот стоит! Я отсюда открою! Беги! – сказал старичок, поворачивая к Насте планшет.

На экране высветилось круглое лицо. На щеках родинки. В ушах сережки с голубым камнем. Наста узнала Олю и помчалась к ней. За Настой летела небольшая стайка любопытных дронов, от которых она отмахивалась, как от мух. Один из дронов, который она случайно зацепила слишком сильно, упал в бассейн. К нему тотчас кинулся другой дрон, состыковался с ним, и, трансформировавшись в крошечную амфибию, они быстро поплыли вдоль дна.

– Прости… я тут, кажется, охрану коттеджей переполошила… С Витярой неладное что-то творится! – взволнованно сказала Оля, когда Наста открыла ворота.

– Что?

– Ну, короче, он как из ШНыра ушел, попросился у меня пожить. Я, конечно, разрешила.

– Витяра ушел из ШНыра?! – не поверила Наста.

– Да. Он какой-то странный стал. Разговаривает сам с собой, трет рукой грудь. Бредит ночами. Мне за него страшно.

Насту кто-то окликнул. На балконе второго этажа в мохнатом банном халате стоял Гамов и кричал:

– Любимая, вы не замерзли? Зови свою подругу завтракать!

– О, притворюшка проснулся! – кисло сказала Оля. – Передай ему, что подруга когда-то что-то ела… Спасибо… Я еще забегу как-нибудь!

И она умчалась. Наста злилась, что Гамов помешал им разговаривать. А еще неприятнее было осознавать, что она допускает мысль, что Гамов в каких-то случаях лишний и посторонний.

– Иду, любимый! – крикнула Наста и, вспрыгнув на козырек, защищающий подвальную дверь от дождя, вскарабкалась на балкон. Гамов с тревогой наблюдал, как она лезет.

– Почему ты назвала меня «любимый»? – подозрительно спросил он.

– Какие-то сложности? Ты не желаешь быть любимым? – с вызовом поинтересовалась Наста.

– Просто ты никогда меня так не называла.

– Я тоже решила стать притворюшкой!

Гамов нахмурился:

– А что, прости, я сделал не так? Я позвал вас в дом, потому что ты была легко одета. Я боялся, что ты замерзнешь.

– Если боялся – скинул бы плед. А если хотел накормить – запустил бы булкой в пакете… Это было бы по-шныровски! Не заморачивайся! Какие у нас на сегодня планы?

Гамов все еще продолжал хмуриться. Видимо, не мог определить, в каком настроении находится Наста и как ему реагировать.

– А, планы? Позавтракаем и поедем к грузьям! – рассеянно ответил он.

Наста подумала, что это оговорка по Фрейду. «Грузья» звучало куда весомее, чем «друзья».

Полтора часа спустя двухместная машина 1965 года выпуска уже несла их в центр Москвы. Насте в спортивной машине не нравилось. На них постоянно таращились из соседних автомобилей, и приходилось иметь на лице выражение счастья и успеха. Гамов с этим успешно справлялся, Наста же вскоре почти рычала. Пока Гамов оплачивал парковку, Наста по шныровской привычке поймала кота, трущегося у ее ног, чтобы подарить его вместо тортика хозяевам.

– По-моему, они не фанаты котов! – торопливо сказал Гамов, не забывший последствий их визита к МамеГаме.

– Нет уж! – заупрямилась Наста. – У меня такое правило: сколько раз я в гости пришла – столько котов принесла! Потом легко сосчитать, у кого я бывала чаще!

– Но у тебя у самой кошки нет! – напомнил Гамов.

– С твоей-то гиелой, жрущей кошек? Кроме того, я веду непонятную жизнь с неналаженным бытом… – строго сказала Наста и, держа кота под мышкой, направилась к подъезду.

Юрий фон Крейн, философ свободного духа, снимал длинный чердак в одном из переулков рядом с Тверской. Павел Тархов и Зю жили с ним вместе на правах чего-то среднего – не то друзей, не то свиты. Подарку фон Крейн оказался не особенно рад.

– Знакомая какая-то зверушка. Это не кот судьи с первого этажа? – спросил он.

– Нет! – отрезала Наста.

– А-а! Ну, пускай тогда бегает! Авось украдет себе что-нибудь съестное! – разрешил Крейн.

Наста уже осматривалась. Чердак был не шныровского типа, с мишенями и гамаками, а переделанный в элитную мансарду – с огромными стеклянными окнами в потолке, через которые можно было наблюдать небо. Правда, неба никто не наблюдал. Более того, окна изнутри завесили одеялами.

– А одеяла зачем? – спросила Наста.

– Голуби пачкают! Мойщиков два раза в неделю вызываем! – с досадой сказал Крейн.

– Голуби – это счастье. Просто вы не умеете их правильно готовить, – сказала Наста.

«Позитивная гвардия» натянуто засмеялась. Она не знала, шутит Наста или нет, но считала своим долгом как-нибудь отреагировать.

Зю соорудила чай. Заварной чайник отсутствовал – он недавно разбился, – и его роль выполняла банка из-под огурцов, в которую наливали кипяток и засыпали заварку, процеживая это все через чистый носок. Эта деталь Насте особенно понравилась – в ней было нечто живое и шныровское. А вот Юрий фон Крейн чем-то смахивал на Афанасия. В нем был такой же капризный аристократизм и так же где-то рядом засадным полком угадывалась умная мамочка. Только у фон Крейна не было самоугрызений Афанасия и вообще взгляда на себя на стороны. Он был крайне самодовольный тип.

«Позитивная гвардия», как вскоре обнаружилось, к приходу гостей подготовилась плохо. Все, что она сделала, – сбросила со стульев вещи, чтобы на них можно было сесть. Павел Тархов после долгих рысканий в холодильнике и по шкафчикам ухитрился отыскать банку лечо и теперь ложкой раскладывал его по пяти тарелкам.