Дмитрий Емец - Сердце двушки [litres]

Местами из грязи, покрывающей пол тоннеля, торчали предметы. Залипший высокий сапог, пробитое защитное стекло и полный костюм химической защиты, он же КХЗ, порванный и вывернутый, как старая шкурка ящерицы.

«Не презирай хлористу ртуть – не будешь ты холодный труп!» – зазвучала в голове нескладная шныровская песенка. При чем тут хлористая ртуть, Витяра уже не помнил. Кажется, ею обрабатывали костюмы химзащиты. Было в истории ШНыра такое время, когда через болото пытались проходить в таких костюмах. Но толку от них оказалось мало. От видений они не спасали, на двушке плавились, зато хорошо годились для подземий.

Витяре не хотелось лезть в грязь, но и назад поворачивать было никак невозможно. Уродцы, покрытые слизью, о нем явно не забыли. Витяра помедлил, глубоко вдохнул и сделал шаг вперед. Ноги залипали в грязи, как в трясине. Приходилось выдергивать их по одной, пока другая продолжала проваливаться. Отойдя немного, Витяра обернулся и трусливо посветил фонарем, придерживая выпадающее стекло пальцем. Там, где он только что стоял, белели пятна лиц с темными провалами маленьких ртов. В тоннель за ним уродцы почему-то не лезли, но Витяра не был уверен, стоит ли этому радоваться. Он торопливо отвернулся и опять зашагал, выдергивая ноги, как морковь из грядок.

Живые стены дрожали. Временами по ним пробегала волна, и они сужались, почти охватывая Витяру. Тогда ему казалось, что он идет по пищеводу громадного существа, которое не мешает ему, зная, что он движется прямиком в желудок. Витяра даже почувствовал, как это работает. Живые кровящие камни и черная грязь посылают тебе тоску. От тоски тебе становится плохо. Так плохо, что немедленно нужно чем-то себя утешить. И утешение – вот оно: пористая стена. Если уткнуться в нее – станет легче. Но стена заберет у тебя силы и волю, и ты так и останешься здесь, в тоннеле. Сморщишься и станешь одним из тех с круглыми ртами, что стоят сейчас сзади и ждут.

«Вот сволочи! – подумал Витяра. – Если тебя кто-нибудь любит и что-то тебе дает, мы будем это забирать. И бесконечное рабство впереди!»

Витяра спохватился. Это был странный вывод для того, кто шел освобождать несчастных эльбов. Снаружи жалеть их было несколько проще, чем в тоннеле с протечками из болота … Витяра шел и считал шаги. Сил у него оставалось все меньше. Хотелось на секунду прилечь, отдохнуть, но он понимал, что если перестанет барахтаться, то залипнет здесь навеки.

Бедный, несчастный, простуженный Витяра шел и гундосил:

– Восебьдесят восебь, восебьдесят девять…

Внезапно Витяра понял, что не знает, какое число идет после восьмидесяти девяти… Числа давно потеряли для него всякое значение. Он ни за что не ответил бы сейчас, что больше: двадцать шесть или шестьдесят два.

Витяра сжал виски ладонями. От холодных ладоней стало чуть легче. Сама собой всплыла со дна памяти старая шныровская шутка: «Куда бежит этот дядька с кастрюлей на голове?» – «Это берсерк экранируется, чтобы ведьмы не подслушивали его мысли!»

Нет, лучше считать! Пусть после восьмидесяти девяти будет сто. Какая разница? Путаясь в совершенно непостижимой для него последовательности чисел, Витяра отвлекся на стекло фонаря, а когда вскинул глаза, было уже слишком поздно. Его нога повисла над пропастью, точнее – уже опускалась, пытаясь обрести опору в пустоте.

Витяра неловко махнул руками, надеясь еще за что-то уцепиться, коротко, как птица, вскрикнул и покатился куда-то. Последняя вспышка фонаря помогла ему определить, что перед ним протянулся узкий, с сильным наклоном тоннель. Он был забит скользкой, как лед, отвердевшей жижей, но оставалось и свободное пространство, по которому Витяра катился, набирая скорость. Он скрутился в тугой комок, спрятал голову в колени и прижал к груди антизакладку, которая могла рвануть при ударе.

– Бот! Ты! Буся! – в три приема сказал Витяра. И между «От», «Ты» и «Дуся» он всякий раз успевал проскользить пару метров. Где-то в конце «Дуси», когда сия никому не известная, но, безусловно, достойная особа была почти материализована призванием ее имени, что-то с силой ударило Витяру по спине. В следующий миг он обнаружил, что барахтается в воде. Толком испугаться он не успел: послышался хлопок – и Витяра опять понесся куда-то, так и не осознав до конца, что произошло. Скорее всего, за долгие годы в тоннеле образовалась глинистая пробка. Натекающая сверху вода постепенно собиралась, готовясь прорвать ее, и падение Витяры стало последней каплей, нарушившей хрупкий баланс.

Во второй раз Витяра падал недолго. Оглушенный, почти захлебнувшийся, он был выкинут на кучу рыхлой глины. Рука его что-то нашарила, испуганно отдернулась, а потом, узнав, вцепилась в фонарь. Стекла больше не было, фонарь не горел, но, когда Витяра в темноте вытащил и вставил батареи, вылив из внутренностей фонаря воду, лампочка тускло зажглась.

Надо же! И антизакладка не рванула, и фонарь хоть как-то светит! Витяра ущипнул себя за мочку уха. Просыпайся, бледная немочь, бери себя в руки – и шагай! При слабом свете фонаря Витяра прошел немного вперед. Тоннель здесь был какой-то странный. Изначально рукотворный, теперь он был весь вспорот и пронизан какими-то скрученными веревками. Через полсотни шагов в стене тоннеля Витяра увидел расходящуюся трещину, похожую на вход в пещеру. Посветил фонарем, держа его подальше от лица. Теперь, когда от фонаря осталась одна лампа, это был единственный способ хоть что-то разглядеть.

Вход в трещину преграждала голубоватая завеса. В глубине пещеры в растянутой паутине висел человек – обмякший, оплывающий и нечеткий, как тающий снеговик. Временами по паутине пробегали бусины. Когда они достигали человека, он дергался, делал слабые движения, и тогда казалось, будто паутина управляет им. На человеке была шныровская куртка, такая же, как у Витяры. Витяра всмотрелся в тающее лицо – оно перестало расплываться и стало его лицом. Такой же нос. Такие же слоновьи уши. Всмотрелся в руки – и руки стали его руками.

По паутине побежали бусины. Они жалили того человека, которого Витяра уже считал собой. Висящий в паутине человек шевельнул ногами, будто сделал шаг навстречу Витяре. Витяра тоже сделал шаг навстречу ему, врезался в завесу, на миг пронзившую его холодом, и провалился сквозь нее в трещину. Он сразу же рванулся назад, но обратно сквозь завесу пробиться не смог. Тонкая прозрачная пленка была прочнее стали: в одну сторону пропускала, а в другую нет.

Спохватившись, что он стоит спиной к человеку в паутине, Витяра резко обернулся, боясь, что тот на него набросится. Но человек в шныровской куртке не набрасывался. Не шевелился и на Витяру больше не походил. Это была мумия. На запястье у мумии Витяра разглядел потускневшие часы с кожаным ремешком.