Сергей Кусков - Записки начинающего феодала

Это в любом случае были ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ воины. Не забитые пахари.

Европа же не была единой централизованной махиной, а потому там вообще творилась жесть. Разбойники порой от рыцарей (регулярного войска) не отличались вообще ничем. Идёт война — это доблестные рыцари своего барона/графа/герцога, воюющие с зловредным (как без этого) врагом. Нет войны — и эти же доблестные люди становятся главными «крышующими» на дорогах, и попробуй не заплати. А князь/граф/герцог далеко, да и что он им сделает? С кем он на следующую войну воевать пойдёт?

Эту проблему периодически решали, направляя сих доблестных парней на подвиги в крестовые походы. Грабёж — это святое, тут даже господь бог не указ, а если господь тебе ещё и грехи спишет? «Гадом буду, спишет! (с) папа римский». Численность татей на время снижалась, нагрузка на экономику уменьшалась… Но потом плодились новые вторые-третьи-пятые сыновья, снова выходили на родные просторы, и так до следующего крестового похода, коих было великая масса, в самые разные географические места.

Закончилось это всё только с созданием централизованных государств. Когда король обретал абсолютную власть, дворяне боялись пикнуть против него, не то, что пукнуть, и вместо того, чтобы драться с королём за привилегии, бились друг с другом за право занять должность «хранителя королевской трости» при его дворе. То есть когда Европа пришла к тому, что было в России, твёрдой центральной власти. В такой схеме управления тати не нужны нигде. В этот момент сильно увеличивается численность армий, вторые и третьи сыновья идут туда офицерами, все при деле… Но экономика была уже другой, способной содержать сотни тысяч солдат. Впрочем, это уже другая история.

Смысл всех моих рассуждений один — надо создавать жёсткую вертикаль власти хотя бы в своём графстве. Чтобы ни один барон не смел не то, что потакать дельцам ножа и топора и быть с ними в доле, но даже думать чтоб не смел измышлять зло. Ибо прилетит. С отсечением головы. Нравы в отношении подданных и вассалов тут слишком мягкие, рука руку моет, мне типа с этими же баронами в бой идти… Манал я таких однополчан!

Только абсолютная власть! Жёсткая вертикаль с опорой на собственные магистраты! С собственной дружиной — к весне я всё же создам её, и переведу туда большую часть наёмной гвардии. Но всё это будет возможно, только если смогу справиться с первой и на сей день главной задачей — смогу дать окорот одному выбившемуся из под власти моих предков городишке, слишком много о себе возомнившем.

С седла Анабель еле слезла. Шаталась. Приходила в себя, отсиживалась на поленнице. Но потом, хромая, пошла в дом к бедолаге-пациенту. Я махнул отрокам, сегодня меня охраняли мои — наконец-то — пошли внутрь.

Что могу сказать о жизни простых селян? Хреново живут. Бедно. В домишке, сделанном, как и все, из говна и палок, было прохладно (что плюс, лета здесь жаркие), тщательно прибрано, но убого просто до ужаса. Пол — земляной. Я постоял, поматерился, но альтернативу предложить не смог. Альтернатива только одна — повысить их уровень благосостояния рядовых, не блатных тружеников, чтобы у них хватило средств постелить в свои дома хоть что-то. А сделать это я могу только за свой счёт, собирая меньше налогов и сборов. А я не могу — мне армию кормить, не знаю, где денег взять дыры залатать. В перспективе это будет выгодно, но сейчас обстоятельства рулят.

Встречать нас сбежалась вся деревня, и сейчас дом окружало около сотни человек — все хотели увидеть «самогО графа». Лекарку здесь встретили враждебно, смотрели из под нахмуренных бровей. Но к счастью как-то иначе высказывать чувства не торопились. Но и это не радовало.

— Что ты им такого сделала, что так зыркают? — не вытерпел я, пустив Дружка по селению шагом, рассматривая выражения лиц подданных.

— Местный падре говорит, что все болезни — испытания господни, — пренебрежительно фыркнула она. — Нельзя никого лечить, разве только молитвами. Если Он даст — само пройдёт. Не даст — значит такова воля божья.

— Blyad'! — Я перехвалил средневековье. — И ты молчала всю дорогу? И за завтраком? Не могла сразу рассказать, что это фанатическая хрень?

— Я думала ты знаешь. — Невинное пожатие плеч. — Ты ж граф. Да и таких много, не большинство, но каждый третий — четвёртый.

Я на такое даже не нашёлся, что ответить.

Больной валялся на лавке (да, и тут лавки, широкие, но многофункциональные — и спать, и сидеть), в бреду, температура высоченная. Я попробовал, подойдя. Был в сознании, но смотрел слишком ошалело. Рука его распухла, шрам от пореза был… Короче, не хочу это описывать, противно, ибо рана, сочащаяся гноем с непривычки зрелище не для слабонервных. Я выматерился, стараясь делать это если не про себя, то хотя бы тихо. Домочадцы нас боялись, взрослые выгнали из дому всех детей, сами прижались по контуру дома, вдоль стен. Сыновья пациента с жёнами.

— Нет! Вы не будете делать это! Это против воли господа! — накрутив себя и расхрабрившись, вперёд вышла бабка с фанатичным блеском в заплаканных глазах.

— Даже мне нельзя? — уточнил я, указывая на руку с чёрной гнойной раной, которую как раз исследовал.

— Ты — граф. А бог — выше! — гордо ответила старуха. Видно самая старшая в роду, вторая после деда. Дед, валяющийся в жару, тоже попытался что-то вякнуть, но был слишком слаб, чтобы его услышали. Лавр и Сигизмунд на всякий случай подошли ближе, как бы намекая остальным членам семьи, что им лучше стоять и не дёргаться.

Бросил взгляд в бок, на Анабель. Та на местном чистом, но ущербном столе из неполированного дерева уже доставала из привезённой сумки коробочки, кувшинчик-фляжку и что-то там ещё, разводила порошок из одной из коробочек водой из кувшина, тщательно перемешивая в медном, также привезённом стакане.

— Старуха, это — мой человек, — указал я на пациента. — И я должен спасти ему жизнь. Хочешь ты или нет. Отойди.

Молчание.

— Может ты его не любишь, может ты хочешь его со свету сжить, но я тебе не позволю убить своего человека, сука старая!

— Да как ты смеешь такое говорить, мальчишка!..

И бабка зашлась в рыданиях.

— Лавр! — позвал я, и отрок подошёл и оттеснил её от нас в сторону. Протестовать и перечить она больше не пыталась.

Анабель подошла к пациенту, и, говоря что-то тёплое и мягкое, практически влила в рот лекарство.

Пациент скривился. Было видно, хотел выблевать, но сдержался. Тут ещё и я с отроками нависал и довлел сверху, помогая принять правильное решение. Да и на самом деле жить он хотел сильнее, чем боялся далёкого бога. Зря старуха выскочила и буркалы выкатила.

— Что теперь? — спросил я, когда мы переступили порог дома в обратном направлении. Настроение было ниже нуля, ибо я не понимал, как с бухты-барахты решить такую проблему, как фанатики-священники. У нас церковь занимает не ту позицию, что здесь, и народ в целом просвещённый. Но если ничего не сделаю — просто потеряю графство. Фанатики кричат громко, люди пойдут за ними, а вот сделать им ничего толком не получится. Не убивать же их — только хуже будет, мучениками станут.