Сергей Кусков - Записки начинающего феодала

— Наряды на сегодня. Песчанный карьер — два человека. Уборка улиц — три человека. Мясокомбинат… На сегодня нарядов не прислал. Есть наряд на строительство жилого дома, цементрый завод, и, нахрен, на строительство целого города! Ура, товарищи!

Гробовое молчание.

Нет, с этим надо что-то делать. Я — граф. Это — мои люди. Оступившиеся, но люди. И МОИ, ключевое слово. Нельзя к ним, как к скоту. И твёрдо приняв решение любить своих людей, я, под недоумённые взгляды собравшихся посмотреть за тем, что тут устроил (средневековье, развлечений мало, а я ж чудило) подошёл к крайнему левому в строю преступнику.

— Имя?

— Игнасио, — буркнул тот, смотря в землю.

— Чего натворил?

— Кума забил. Топором по макушке.

— Пьяная драка?

— Не. К жене моей захаживал. Ну и не вытерпел…

— Он как, один раз только захаживал? — усмехнулся я, уже имея представление о местных нравах.

— Не. Но то я кулаками. И её, и его бывало. А тут… — Тяжёлый вздох.

— Ну и как, легко теперь твоей жене будет? Без тебя? — «подбодрил» я.

Молчание.

— Эстебан, его приговор?

Эстебан, оказывается, мой помощник, занимающийся в данный момент системой исполнения наказаний. Глава ФСИН, правда, пока не утверждённый. Прокопий оказался мужиком ушлым, управленцем от бога, и пока я грешил на него, как и чем его в этом направлении озадачить, оказывается, уже всё сделал, а мне не доложился, так как я «занят был». Пока сам не созрел заняться каторжанами сегодня утром. Сучок старый!

Короче, ещё пока я был в отъезде, он откопал где-то из закромов учёного монаха с опытом работы в структурах управления разных баронств, и скинул на него найм стражи, транспортировку зеков к замку, и, главное, кормёжку и первых, и вторых. Ах да, стража ещё жалование получает, и в данный момент это тоже уже скинули на Эстебана, Ансельмо при мне с утра передал ему деньги.

Сам товарищ Эстабан — всамдельшний монах. Не бывший, бывших монахов не бывает, постриг принял. Но что-то с монастырём у него не срослось, и он десять последних лет занимался тем, что нанимался в услужение баронам (моим и герцога Мериды), как грамотный человек, обученный счёту. И судя по тому, что популярностью пользовался, знаниями и навыками обладал достаточными для поддержания квалификации. Потому его и перекупил у одного из баронов практичный Прокопий, дав тому полуторную стоимость контракта, но, по мне, хорошие кадры стоят любых денег.

— Как обычно, повешение, — отчитался идущий за моей спиной с несколькими свитками в руках, и ещё несколькими в тубусе, единственный в графстве ФСИНовец. Умудряющийся ещё и дощечку вощёную для записи держать.

— Раскаиваешься? — Это я Игнасио, сурово нахмурив брови.

— Раскаиваюсь, вашсиятельство, — ещё ниже опустил голову провинившийся.

— Эстебан, сделай запись. Я, графской волей, назначаю сему человече наказание в виде пяти лет принудительных работ. В случае если будет работать без нареканий и без попытки бежать, через пять лет сего дня отпустить, выдав один лунарий подъёмных денег из графской казны, дабы мог завести хозяйство в любом поселении графства, окромя того, в котором жил.

— А чего домой нельзя-то? — Игнасио мгновенно подобрался и приборзел. Я его от смерти спас, и, кстати, уже дважды, а он «а чего то-то то-то нельзя». Вот так и делай добро людям.

— Если твоя баба жить хочет, она себе другого мужика найдёт, — отрезал я. — Если не дура — уже нашла. И если ты туда воротишься через пяток лет… Что, ещё раз кого-то убивать будешь? Или отпустишь, есть бог на свете — защитит?

— Нет, но…

— Думай, Игнасио. Я даю шанс. Но распоряжаться им сам должен. Как сделаешь — так и будет, только второй раз помощи от бога не жди. Следующий. Имя?

— Педро, — ответил глубокий седобородый старик.

— В чём вина?

— Внуков не доглядел.

— Детей собаки растерзали, — подсказал идущий со списками за плечом Эстебан. — Был пьяным, не закрыл псарню. Троих.

— Не надо мне пощады. Сам работать буду. — Старик опустил голову.

— Пять лет, — обернулся я к своему ФСИНовцу. — отработает — на волю, но если захочет, может остаться, как вольнонаёмный, без выдачи подъёмных. Ах да, с запретом занимать любые должности на графской службе, на которых от него может зависеть жизнь других людей. Пьяница — руками работай, сам на себя. Записал?

— Записал, — кивнул головой монах.

— Имя? — спросил я следующего.

И так почти две сотни человек. До самого обеда. Врать мало кто пытался, даже профессиональные уркаганы (и такие тут были, и немало). Они все — смертники, уже юридически убитые. Я их уже спас, сохранив жизнь и не отправив на рудники или галеры, а теперь ещё помахал перед лицом конфеткой в виде УДО. Теперь ударно будут многие работать, чтобы заслужить помилование и свободу.

А вот лихие люди среди контингента все были… Та-дам! Из городов. Кто не забыл, у меня в графстве пять городов баронского статуса. То есть моих вассалов. Как Аквилея — вассал короля, так тут — вассалы графа. Нормально для средних веков. И все бандюганы, у которых даже рожа кирпича просила, были представителями дна этих самых пяти городов, ни одного из деревни. Понимаю настрой средневековых крестьян, считающих, что в городах сплошное зло и разврат.

Бандюганы как раз и представлялись бедными и несчастными, кланялись, в ноги падая, сапоги целуя, прощение моля. Крестьяне наоборот, пытались достоинство держать. Вот когда закладывается в народе менталитет.

Но мне, жителю двадцать первого века, видавшего уйму всякого мошенничества и не верящего людям ни на грош, было всё равно, бандюганам и карманникам так и оставлял пожизненные каторжные работы. Мразей за версту видно. Пусть работают, там видно будет — приказал перевести их в отдельные бригады, которые усиленно охранять.

Было и несколько особых случаев. Первый сбой произошёл то ли на семидесятом, то ли на восьмидесятом заключённом. После стандартных «имя» и «что натворил», мужичок бодро ответил:

— Старосту порешить хотел.

— А чего ж не порешил? — усмехнулся я.

— Да дурень. Дуром полез. Сыновья и зятья его и отбили.

И тут он… Упал мне в ноги.

— Граф! Ваше сиятельство! Не надо воли! Не надо помилования! Век оставшийся работать буду рук не покладая! Только накажи гниду! Это ж тварь — хуже степняка! Всё село от него и его выходок стонет! Он же обирает всех! Мзду за наделы берёт! Баб щупает и имеет кого хочет — и не сбежишь от него! Себе доли меньше делает, вешает на общество! И жаловаться бесполезно — с мытарями у него уговор, кто жалуется — только плетей за клевету получает! Я чего его пришибить решил — достало всё! Нахрен такая жизнь! Он дочку мою, одиннадцатилетнюю, к себе взял попользовать!

Мужик расплакался и принялся хватать мои ноги.