Сергей Кусков - Записки раздолбая, или Мир для его сиятельства

— Сколько времени? — в лоб спросил я, чувствуя, что хватит пить. Ричи был не согласен… Но Рома понимал, что завтра скакать на Дружке, долго-долго, и как сильно будет мутить. Блевать с лошади — та ещё жесть. И камзол жалко.

Он пожал плечами.

— Месяц? Два? Три? Обмозговать надо, с товарищами посоветоваться.

— Боевыми? — для чего-то переспросил я.

— А то. — Кивок. — И это, вашсиятельство, пойдёмте-ка уже спать. А то я как-то с ног валюсь, не чувствую, эта, ножек… — И в подтверждение своих слов он, попытавшись встать, плюхнулся у входа в беседку.

Я попытался повторить его подвиг, и тоже плюхнулся, правда, завалившись спиной назад.

Потом меня взяли под руки, кто-то сильный, и… Я ничего не помню.

С утра было хреново — ничего не сказать. Но хреново было не только мне. Вольдемар с воинством приползли не намного лучше — в таверне ночью было весело. Даже Ансельмо ко мне привели шатающегося, а ещё с фингалом и в синяках.

— Эта… Вашсиятельство… Он у Хуго Лысого ночевал. На сеновале, — оправдываясь, доложили приведшие его два мужика из аборигенов. — Ну, ему Хуго малость накостылял. Человек ваш, графский, сказали не калечить, так что вот… Только так. По-другому, совсем без костылей, неможно было.

— А чего костыляли? Места жалко? — злобно усмехнулся я. Не люблю когда слабых обижают. — А чего его в дом не пустили? Давай, я за его постой заплачу.

— Так он же ж с женой евойной ночевал, — охотно пояснили побледневшие крестьяне, поняв, что дали не всю информацию. — Ну, Хуго Лысого. Супружницей.

— А… Тогда за дело, раз с женой. — Указал на лавку в углу гостиной залы старостиного дома. — Туда его сажайте, пусть посидит.

Мужики облегчённо вздохнули, выполнили требуемое и поспешно ретировались.

— Бабник хренов, — пробормотал я. — Граф, понимаешь, без девок спит, а этот…

— Тю, так чего ж вашсиятельство не сказали? — А это голос жены старосты от входа в кухню. — Мы б мигом вам нашли. Самых лучших!

Я обхватил голову — бедный я бедный!..

— Вот, вашсиятельство, сын мой старшенький. Уверен в нём, как в себе. Не подведёт.

Мне уже седлали коня, я после домашних харчей даже немного просветлел умом, но что говорит староста, о чём он, не понимал.

— И? — потянул я. — А ты куда? В отставку?

— Ну… — Олаф замялся. — Дык, пока рано ещё. Вернусь, как задачу вашсиятельства решу.

— Задачу… — многозначительно произнёс я, пытаясь вспомнить, о чём вчера говорили и какую задачу ему ставил.

— У меня два друга по окрестностям в старостах. С одним в десятке служили, с другим в сотне. Мужи толковые. Может чего умнее меня удумают, подскажут. Да и ещё есть с кем посоветоваться.

Я молчал. Он продолжал:

— Думается мне, что человек, чтоб за себя отвечал, ответственность должен понюхать. Как мы в казарме, когда зелёными отроками службу нюхаем. Чтоб цену поступкам знал, как мы знаем. Когда на бой идёшь, оно того, вашсиятельство, много такого передумаешь, что потом жизнь иначе видится. Но неможно же всех в строй поставить? Работать же кто-то должен?

— Должен, — согласился я.

Блин, о чём он вообще? Мартин Лютер хренов.

— Вот мы и обмозгуем, как поступить, чтобы значится, и войско было чем содержать, и достойных из холопства освободить, чтобы польза от них была. И им самим, и вам, как графу, и нам, как вашим подданным.

— Отличная цель, Олаф! — Я пожал старику руку.

— Значит отпускаете?

Я снова нахмурился, так и не поняв, в чём сыр-бор.

— Я это… Ну, месяц поезжу. Ну два. Ну или три — как повезёт. А потом, ежели чего удумаю, сразу к вам в Пуэбло и приеду.

Кажется, до меня начало доходить. Старый ветеран наш мозготрёп под пиво воспринял как приказ. Йокарный папандопуло! Вот это монтана!

…А с другой стороны, а может он хотел такой приказ услышать? И услышав подобное, был морально готов, и сразу взял быка за рога? Мля-а-а-а…

— Езжай, — радостно дыхнул я на новоиспечённого Лютера перегаром. — Езжай, Олаф. И ежели чего — да, давай сразу ко мне. Тебе какие-нибудь бумаги нужны? Ну, сопроводиловка?

— Ну… — Он задумался. — Разве только грамота, что я — ваш человек. Чтобы ваши люди мне, где можно, помощь оказывали и вреда не чинили.

— Пиши. Сам пиши, меня уволь! — Непроизвольно схватился за голову. — А я вензель поставлю.

Мартиус приближался к середине — мы были в пути две недели… Две недели и один грёбанный день. Задница вначале превратилась в сплошной мозоль, но потом болеть перестала. Адаптировалась. Ноги также привыкли, и в седле чувствовал себя так, будто хожу на своих двоих. И постоянный кач — кабды-кабды, кабды-кабды — перестал выбешивать и угнетать. Счетоводу моему тоже кач пошёл на пользу — расцвёл, похудел, человеком себя почувствовал. Природа, свежий воздух, необъятная ширь до горизонта вокруг, симпатичные крестьяночки на остановках… Ляпота!

К проблемам крестьян в целом привык, они больше не трогали до глубины души, как поначалу. Трогали, но поверхностно, как данность. Голодают? Голодают. Жизнь такая. И даже прослыл милостивым — провинившихся в чём-то крепостных, если в деревнях такие были, таскали ко мне на суд, я их журил и «первый и последний раз» прощал. А тем, кого простить нельзя было, выписывал десяток плетей вместо жути ужасной, что ждала бы по местным порядкам. Тут как бы того… Средневековье. Сидеть трое суток в клетке, подвешенной на столбе у ворот, без еды и питья, или также сидеть-висеть в колодках — нормальная практика. Как бы и наказанный жив останется, мне не будет убытка с его смертью, но и поймёт, что неправ был. Я ж пацан, мне милостивым быть можно — это поймут. В одном только селении оказался чел, которого ну никак моя милость не могла коснуться — мужик в пьяной драке убил соседа. Тут и мой указ недавний, что нельзя смертью казнить, и я лично на огонёк заехал. Приказал его, согласно указу, везти в замок — буду строить дорогу (бля буду, это реально первое, чем надо заняться!), и работники ой как пригодятся. Появились даже идеи, где таких побольше взять. Обмозгую в Аквилее, не зря же мне судьба инфу насчёт разбойников подкинула. Где, кто, как — ещё не понял, но, думаю, это будет первоочередной задачей, как вернусь. В любом случае дорога нужна, и вот такие преступнички будут её первыми строителями.

Что так сурово? Наоборот, это милость; по хорошему его в галерные рабы надо продать, или на рудники (своих нет, ни кораблей, ни рудников). Или на дереве повесить. И то и то хуже каторги на открытом воздухе, на суше, без перспективы сдохнуть через два-три года от истощения и отравления рудной пылью.

А вот что реально доброго сделал — дал приданное тому, кто возьмёт вдову убийцы (официально объявил её вдовой, так как «покойник» точно сюда не вернётся), и приданное тому, кто возьмёт в жёны вдову убиенного. У обеих по трое деток, жалко, загнутся. Немного дал, по десять серебрушек в сто ассов каждой, но тут это огромная сумма, как две коровы примерно. Каждой. Крестьяне, услышав, повеселели, и я уехать не успел, а там страсти со сватовством уже кипели, очередь неженатых кандидатов выстроилась. Двое молодцев аж из соседнего селения примчались — им-то когда успели свистнуть? Деревня!