Ирина Лазаренко - Клятва золотого дракона [litres]

Гилли Обжора наконец перестал беззвучно открывать рот и трясти щеками, опустил дрожащую руку и спросил пыльным, прибитым голосом:

– Это что такое?

Надо же, какой сдержанный, давно ли это с ним?

– Это поле, – ответил Кьярум и медленно отер усы. В нос лез гнилостный запах, и Пеплоед не мог понять, чудится он ему или…

…или на самом деле исходит от шатающихся по полю пугал.

Неимоверно хотелось протереть глаза, поскольку те видели перед собой то, чего быть никак не могло, но Кьярум глазам своим верил. Иначе сдох бы в подземьях еще годы назад.

Так вот, глаза уверяли, что по полю ходят два пугала: одно сделано из молодого гнома, почти мальчишки, второе – из старика, они именно сделаны, потому что обычно гномы не рождаются срощенными с машинами.

Ну ладно, на самом деле, это, скорее, машины сделаны немного гномами. От старика взята часть головы: лицо, часть черепа под ушами, шея, ребра и две руки, всё остальное принадлежит машине, шагуну. Про мальчишку не понять, машиной или гномом считать его в большей степени: из укороченных штанов торчат ноги паука-прытки, всего две ноги прытки, топотливые, кинжально-острые, а тело над ними скрыто какой-то старой одеждой – не то ужасно рваной курткой, не то просто наверченными на пустоту тряпками, рукавов нет и рук нет тоже, высокий ворот закрывает рот и нос – или те места, где они должны быть – над ними видны глаза, такие же бессмысленные, как у старика. И над головами обоих гномов-машин – шляпы, точно такие, какие приятели Кьярума из Сытного квартала мастерили, чтобы вешать на палки «от прыгунов». Не больно-то помогало. Наверное, живые пугала лучше, раз прыгуны не растащили овощи (урожай-то собран) и раз их вообще до сих пор нет по эту сторону речки.

Мальчишка-машина и старик-машина ходили по полю, двигаясь по явственно определенному заранее маршруту, не обращали внимания ни на что вокруг, не следили за чужаками. А чужаки, напротив, следили за пугалами очень долго, не в силах ничего сказать, посмотреть друг на друга, отлепить ноги от земли и обойти это поле, потому как… Нет, ну что это такое, отчего и как оно сделалось возможным? Кто и зачем их создал? Почему бросил? И куда потом делся? Что тут происходит, в кочергу вашу кочергу?

Несколько раз парнишка оступился, кинжальные ноги с лязгом проехались по чему-то, и Кьярум понял, что там, среди грядок и засохшей ботвы, лежат тела других пугал, пришедших в негодность. Машина-старик и машина-мальчишка, видимо, доживали свой век. Дохаживали ресурс влитой в них лавы, двигаясь так, как им велено было ходить, чтобы отпугивать от поля живущих в подземьях зверей.

– Сейчас мы без резких движений обойдем это место по левому краю, – произнес Пеплоед чужим сиплым голосом, – обойдем его и пойдем дальше, мы просто пойдем дальше, потому что здесь мы ничего не можем и ничего не должны хотеть. База уже близко. Мы найдем там кого-то, кто объяснит нам, что за безумие произошло в этом месте. Ты слышишь меня, Гилли?

– Я слышу тебя, Кьярум, – глухо ответил Обжора, не сводя глаз с мальчишки на ногах паука. – Мы просто обойдём это место по левому краю и пойдём туда, где живут обычные гномы. Мы уже рядом с тем местом, где живут обычные гномы, грядовые воители, правда ведь, Кьярум Пеплоед?

Они шли на север от Дарума, безостановочно пререкаясь, поскольку ходовайка никак не желала покинуть путников, гномы горой встали на её защиту, а дракон едва не трясся от возмущения. Быть может, и к лучшему: ходовайка и яростные споры изрядно оживляли путь, и оставшийся позади Дарум не смотрел им в спины укоризненной тучей, а если и смотрел, то на него никто не обращал внимания.

В Даруме они не стали тратить время на бесплодные пререкательства о гномах, которые остались в засыпанном пеплом городке: вернуться для их поисков никто не предложил, каждый, включая дракона, понимал, что это отличный способ сгинуть с ними за компанию. Точно так же не было смысла обсуждать, что теперь делать оставшимся в живых: разумеется, двигаться на север, к Масдулагу, а что же еще? Ведь именно таким было изначальное решение, кроме того, в Даруме они встретили множество призраков, которые пали во время битвы за город. Один из них, немолодой, окривевший на один глаз бородач, говорил другому:

– Ты б зрел, сколько машин брошено при Масдулаге! Механисты гибли, а кто еще взможет обуздать эдакое страшило? Осиротели, бедолаги, осиротели. И машины осиротели, и мы. Сколько их там осталось, сколько! В жизни своей не зрел столько машин в одном месте!

– Как теперь смочь бороться? – отвечал ему другой призрак, совсем уж пожилой, одышливый. – Только мы и остаёмся, что ли? Так у нас уж годы не те, сноровистость не та. Третьего дня я как замахнулся, чтоб кинжал метнуть в дракона. Авось в глаз попаду, думаю.

– И что ж?

– И то ж. Как отвел руку, так и стою средь поля, плечо заклинило.

А на площади у фонтана Илидор нашел четверых призраков, среди которых были Иган и Йоринг. Выглядели они куда более довольными друг другом, чем при жизни, а трое гномов и дракон долго стояли возле них в молчании.

Потом развернулись и пошли на север, потому что только в этом и был смысл.

Ходовайка семенила следом, предусмотрительно следя, чтобы между Илидором и ней всегда был кто-нибудь из гномов, а лучше – не один, или отставая шагов на десять. Пока места для манёвров у неё было достаточно: группа двигалась по просторным пещерам, совершенно пустым, если не считать кое-где встречающихся колоний мягкопанцирных жуков или больших, с ладонь размером, пауков. Кое-где встречались заброшенные гнездовища прыгунов, где те, видимо, выводили потомство: всё вокруг было усеяно обломками скорлупы. И кое-где в пещерах, в местах, где собиралась подземная или капающая со стен вода, кишело что-то вроде комьев грязи с подвижными жгутиками. Подходить и рассматривать это никто не стал.

Однако гномы понимали, что дракон пинком сбросит ходовайку с ближайшего уступа, как только у него появится такая возможность. Он поначалу даже обсуждать ничего не желал, только односложно огрызался, но постепенно настырность гномов его раздосадовала, и дракон сделался более разговорчивым.

– Ты говоришь, вы друг друга ненавидите, только чушь это, ясно? – рокотал Эблон, энергично размахивая руками при ходьбе. – Это машина! Нет у неё никаких чувств!