Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Один из этих книжников, историк Короля-Храма, известный потомкам как Враелин, предположил, что именно с Питарвумом связаны циклы внезапного и взрывного увеличения численности тварей, которые влекли за собой бесконечно повторяющиеся вторжения шранков с северных отрогов Джималети на обжитые земли. Вот почему, утверждал он, твари, обретавшиеся в восточной части гор, неизменно оказывались более истощёнными, чем те, которых замечали на западе. И как раз поэтому, по его словам, шранки Джималети отличались от своих южных сородичей более низким ростом и меньшей прытью на открытых пространствах, но при этом имели более сильные конечности и были скорее свирепыми, нежели порочными. Питарвум, говорил он, разводит их, как пастухи разводят коров, и так продолжается до тех пор, пока истощение ресурсов не заставляет этих тварей забираться в горы, в которых, в свою очередь, хозяйничают башраги. Именно этот повторяющийся цикл и оказывается столь губительным…

Ибо лишь величайшее перенаселение может заставить их спуститься с гор и грянуть на людей мерзким тлетворным потоком.

Великая Ордалия пересекала отделяющую её от Голготтерата пустошь.

Людей терзало предощущение надвигающейся беды, но также и обуревало ликование. Голготтерат воздвигался перед ними изнуряющим видением, истощающим силы не только по причине их нынешних трудов, но и из-за мучительных месяцев военной кампании и долгих, утомительных лет подготовки к ней. Мало кто непосредственно задумывался над этим фактом, скорее лишь ощущая, как сам здешний воздух вытягивает из них стойкость, а направление, в котором они движутся, похищает их волю. Голготтерат – цель, ради которой целые народы были подняты на меч. Голготтерат – обоснование ужасающего риска, оправдание неисчислимых лишений, которым они подвергли свои сердца, души и плоть. Голготтерат – содержание и сущность бесчисленных гневных молитв, зловещих рассказов и тревожных дум посреди ночи.

Голготтерат. Мин-Уройкас.

Нечестивый Ковчег.

Величайшее зло этого Мира, приближающееся с каждым вздымающим облачка пыли шагом и потихоньку вырастающее перед их взором.

Невозможно было отрицать святость их дела. Не могло быть ни малейших сомнений в праведности войны против сего места – раковой опухоли столь явной и мерзостной, что она попросту взывала к своему иссечению.

Не могло быть ни малейших сомнений.

Бог Богов ныне шествовал с ними – и проходил сквозь них. Святой Аспект-Император был Его скипетром, а они Его жезлом – воплощением Его проклятия, Его жестоким упрёком.

Песнь, возникнув, показалась искрой, разом разгоревшейся во всех глотках…

И это казалось чудом посреди чуда, величественным замыслом Провидения – тот факт, что именно эта песня из всех тех, что вмещала в себя их память, захватила сейчас их сердца. Гимн Воинов.

Никто не знал происхождения этой песни. У неё было столько же вариаций, сколько было в Мире усыпанных костями полей, что делало её особенности ещё более примечательными: меланхоличное прямодушие, настойчивое упрямство, с которым она повествовала о том, что происходит вокруг сражений, а не в ходе них самих, и тем самым показывала всю ярость битв через живописание передышки и отдохновения. Мотив этой песни никогда не убыстрялся, даже когда её пели во время нескончаемых маршей, ибо она воспевала всё то, что было общего между воинами – бдение, которое они несут в тени совершающихся зверств. Они пели как братья – огромная общность подобных друг другу душ. Они пели как грешники, ответственные за отвратительные злодеяния, – люди, сбившиеся с пути и оставшиеся в одиночестве…

И это объединяло их всех. Рыцарей Хиннанта, чьи лица были раскрашены белой краской, а глаза, взращённые туманом сечарибских равнин, странным образом находили себе отраду в плоском блюде Шигогли. Облачённых в железные кольчуги ангмурдменов, точно брёвна несущих на плечах свои длинные луки. Массентианских колумнариев, чьи щиты походили на располовиненные бочки, украшенные знаками увенчанного Снопами Кругораспятия – жёлтыми на жёлтом. Воинов кланов двусердных холька, бросающихся в глаза из-за своего огромного роста и огненно-алых бород и волос и, как всегда, идущих на битву впереди всех, где их боевое безумие было и наиболее полезным, и наиболее безопасным для остальных.

Голготтерат! Там – перед ними! Невозможный и неумолимый. Вне зависимости от того, к какому народу ты принадлежал и какие имена значились у тебя в списках предков, это было единым для всех. Голготтерат стал единственной во всём Мире дверью, единственным проходом, через который они могли покинуть Ад. Ибо они только что выбрались из пропасти лишь для того, чтобы прыгнуть в бездну…

Нечестивая Твердыня, будучи чуждой как своими циклопическими размерами, так и видом, приближалась, зловеще нависая над ними. Рога высились позади, тяготея над всем сущим, словно два огромных весла чудовищного Ковчега, вонзившихся в брюхо неба. Их золотая поверхность сияла в утреннем свете столь ярко, что на расположенные ниже каменные укрепления пала пелена желтушного отсвета. Сердца мужей Ордалии, неразрывно связанные с Господом и потому пребывающие в покое и безмятежности, постепенно начали убыстряться. Никто среди них не сумел в той или иной мере избежать трепета – таким было ощущение надвигающейся громады, массы столь исполинской и вздымающейся так высоко, что, казалось, это само по себе грозит опасностью, вызывая безотчётный ужас. Они сделались будто мошки. И всем до единого им пришла в голову мысль, посещающая каждого смертного, бредущего по горестной равнине Шигогли…

Это место не принадлежит людям.

Доказательства этого были ясно видны на Склонённом Роге – уродующие его поверхность гигантские царапины и прорехи в обшивке, сквозь которые проглядывали радиальные балки, рамы и переборки, похожие на те, что имеются на деревянных судах. Инку-Холойнас, ужасный Ковчег инхороев, был конструкцией, созданной для путешествия сквозь Пустоту – результатом труда бесчисленных нечеловеческих строителей и ремесленников… Пришельцев, упивающихся похотью и зверствами…

Но откуда же они явились?

Будучи людьми, мужи Ордалии неизбежно задавались этим вопросом, ибо, будучи людьми, они инстинктивно понимали значение истоков, знали, что истина о чём-то или ком-то заключается в его происхождении. Но подобно нелюдям, этот чудовищный Ковчег выходил за пределы своих истоков. Он был загадочным и непостижимым, не просто в связи со всеми сопутствовавшими ему чудесами и вызванными им катастрофами, но и в связи с соприсущими ему хаосом и безумием. Вещь, явившаяся из ниоткуда, была чем-то, чего не должно было быть. И посему вырастающий перед их глазами Ковчег стал для них надругательством над самим Бытием – чем-то настолько фундаментально проклятым, что кожа на их руках превращалась в папирус от одного взгляда на эту мерзость…