Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Погасить взор, – значит, удушить надежду, ибо всякая стезя – дар зрения. И посему тут и там – на куртинах могучих стен и прямо в проломах, начали одна за другой появляться ведьмы сваяли – Лазоревки, облачённые в развевающиеся одеяния и извергающие и своих уст сверкающие смыслы. Но вместо того чтобы бросаться в эту свирепую и напоённую безумием битву, они парили позади щетинящихся сталью боевых порядков, а меж их распростёртых ладоней начали один за другим появляться ослепительно белые колонны, пронзающие удушающий плен Пелены и возносящиеся ввысь…

Стержни Небес воздвиглись по всему периметру внешних укреплений Голготтерата, одновременно и пробивая Пелену и разгоняя своим сиянием сгустившийся мрак – отбрасывая на колышущиеся завесы их собственные тени, прорезая в поглотившей, казалось, весь Мир тьме клинья, наполненные яростным светом и ясностью, разоблачающей все кишащие и вздымающиеся множества, являющей взору всё бескрайнее бурление Орды. Слепяще-яркие силуэты адепток бросались в глаза, притупляя разлагающее воздействие чудовищного зрелища – бесконечно накатывающихся на строй людей волн нечеловеческих тварей.

И люди, узревшие чудо, сжимали друг другу плечи.

Осмеливаясь вновь обрести веру.

– И давно ты знаешь? – поинтересовалась ближайшая и, вероятно, наиболее отвратительная фигура.

Это были люди, понял Маловеби. Изувеченные люди.

Они стояли каждый на своей лестнице в трёх ступенях от пола, облачённые в стёганые робы из серого шёлка. Все они недавно брили головы, и все имели бледную из-за нехватки солнца кожу, однако на этом их сходство заканчивалось – и весьма катастрофически.

Говоривший выглядел так, словно кто-то во время путешествия по бурному морю ободрал с него кожу – настолько сморщенной и волокнистой она стала вследствие почти смертельных ожогов. Его глаза взирали из глазниц, лишившихся век в результате какого-то огненного шторма. Будучи неспособным моргнуть, он каждые несколько сердцебиений судорожно сощуривался – движением настолько быстрым, что оно казалось пугающим.

– С Даглиаш, – сказал Анасуримбор. – Но я всегда догадывался о такой возможности. С тех самых пор, как о моём существовании стало известно миру, я предполагал, что Ишуаль будет обнаружена. Я знал, что Консульт непременно обрушится на неё со всей причитающейся яростью, и не сомневался в том, что наш Сад в конце концов не устоит…

Один вопрос за другим безудержно рвались из окружавшего Маловеби тумана неразумения. Кто эти люди? Как они сумели добиться того, что ныне правят – правят! – самим Ковчегом?

И, вопрос ещё кошмарнее, откуда Анасуримбор их знает ?

– Сколько времени потребовалось Консульту на то, чтобы зачистить Тысячу Тысяч Залов? – спросил Аспект-Император.

– Одна тысяча шестьсот одиннадцать дней, – ответила вторая фигура. Этот человек – единственный из всех – не имел видимых повреждений или шрамов, однако его манера держаться и говорить была столь неестественно отрешённой, что представлялась проявлением подлинной жестокости.

– Мы не могли совладать с эрратиками, – добавил третий, на голове у которого имелось два шрама: первый – вагинообразная щель, зияющая на месте правого глаза, а второй – более тонкий и кривой, напоминающий след от лезвия косы, обрамляющий лицо от макушки до глотки, словно кто-то пытался срезать это самое лицо с его головы.

– То есть, – сказал Аспект-Император, – до тех пор, пока они не захватили вас в плен.

Эти слова поразили Маловеби ударом ошеломляющего ужаса: дуниане .

Эти люди – дуниане.

Танцующие-в-мыслях, описанные Друзом Акхеймионом в его еретическом трактате.

– Я всегда догадывался, что некоторые из вас окажутся в плену, – пояснил Анасуримбор, – и начнут так же, как начинал некогда я – потворствуя чванству своих дряхлых господ…

Означало ли это, что перед ними сейчас пять сил, равновеликих Анасуримбору Келлхусу?

– И я всегда знал, что вы совладаете со своим пленом тем же путём, каким дуниане овладевают любыми обстоятельствами…

Будь проклят Ликаро! Будь проклят он сам и его лживое коварство!

– И очень скоро покорите Нечестивый Консульт изнутри.

– Что ты приняла? – спросил Кайютас. – Какое-то лекарство?

– Нильгиккаса, – не глядя на него, ответила Серва. Порошок на её языке на вкус казался чем-то вроде мела, угля или пепла – не более того. И всё-таки он почти немедленно наполнил её каким-то звенящим трепетом…

Серве пришло в голову, что это нечто вроде её личной аудиенции у легендарного нелюдского короля.

– Что ты собираешься делать? – настаивал её брат.

Она бросила мешочек настороженно взиравшему на неё экзальт-генералу.

– Спасти нашего Отца, – сказала она, наконец встречаясь с ним взглядом. – И наш Мир, Поди.

Серва во многих отношениях походила на свою сестру Телиопу, отличаясь от неё пропорционально, нежели качественно. Хотя её интеллект никогда не пылал столь же ярко, как у Телли, но и чувства её до конца не угасли. Она всегда оставалась скорее маминой дочерью. Если Телиопа была способна осознавать тонкости человеческих взаимоотношений лишь как некую абстракцию, Серва в полной мере ощущала нутряное напряжение, свойственное чувствам, подобным опасению и сожалению…

Любви и долгу.

– Нет, сестрёнка. Я запрещаю тебе.

Как и Кайютас.

Они всегда относились друг к другу как близнецы, несмотря на значительную разницу в возрасте. Каждый из них всегда знал, что другой обретается в тех же самых болезненно-тусклых сумерках… в месте, где такие вещи, как забота или сострадание, почти что могут иметь значение и смысл.

– А кто ты такой, чтобы оценивать пределы моей власти? – спросила она.

Его взгляд метнулся к её пузырящейся влажными язвами коже – ко всем стенаниям и мукам её наготы.

– Серва…

– Я знаю способ не замечать плотских страданий.

Кайютас… Кайю. Он выглядел во всём подобным Отцу и всё же был чем-то невообразимо меньшим. Сё было проклятием каждого Анасуримбора – вечно жить в чьей-то тени.

– И всё равно – я запрещаю.

Она одарила его печальной улыбкой.

– Тебе, само собой, лучше знать.

Саккарис разразился ругательствами, понося тех, кто уставился на экзальт-магоса, вместо того чтобы неотрывно наблюдать за Оскалом.

– Да любому дураку ясно, что ты умираешь, сестра.

– Тогда какое это имеет значение?

Сейчас она чувствовала его в себе – Нильгиккаса. Ощущала то, как его древняя жизненная сила закипает в самих её костях, возжигает её плоть.

– Саккарис, – обратился Кайютас к обожжённому великому магистру. – Если экзальт-магос попытается войти во Внутренние Врата, ты её останови…