Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Поверхность, сплошь покрытая остовами трупов.

Остаточные завитки пламени плясали на лужицах догорающих потрохов. Проём Внутренних Врат оставался единственной серой полосой в абсолютной черноте, пожравшей всё вокруг и оставившей ей только время и память.

Но отпрыскам Анасуримбора Келлхуса большего и не требовалось.

За Оскалом находился обширный атриум нескольких сотен шагов в поперечнике, окружённый целым лесом колонн, несущих на себе этажи за этажами, каждый из которых кренился и заваливался набок, точно палуба идущего ко дну прогулочного кораблика.

Возможно, некогда это место выглядело величественно, будучи чем-то вроде переливающегося всеми цветами радуги монумента, однако ныне оно было не более чем грудами мусора и скопищем жалких лачуг, ютящихся на отвесных склонах отсутствующей горы. Мусор и груды обломков образовывали пол, на котором находились они со Скутулой, остальная же часть атриума практически целиком была завешана бесконечными рядами полусгнивших тканевых штор и гамаков, свисающих с восходящих ярусов.

Враку, свернувшись кольцом, возлежал вблизи центра атриума. По меньшей мере десять отрядов инверси – уршранков-гвардейцев затаились на перекошенных ярусах или теснились по краям заваленного мусором пола…

Гораздо больше, чем она надеялась.

Оставалось ещё восемьдесят восемь Безделушек.

Абсолют…

Айенсис использовал этот термин для обозначения коллапса желания и объекта, Мысли и Бытия.

Мемгова считал, что Абсолют не что иное, как Смерть – редукция разнообразия бытия до своего рода совмещения сущностей, некоего принципа существования. Однако Маловеби не имел ни малейшего представления о том, что понимают под этим термином дуниане, не считая того, что для них Абсолют был чем-то вроде награды – целью, стремление к которой разделяли как Изувеченные, так и Анасуримбор…

– Прародители назвали этот век Озарением, – произнесло миниатюрное золотое отражение невредимого дунианина, – эпоху, во время которой Текне стало их религией – идолом, которого они вознесли над всеми прочими. Они отринули своих старых богов, забросили старые храмы и воздвигли новые – огромные сооружения, посвящённые разгадыванию истоков бытия. Причинность стала их единственным и подлинным Богом.

Из туманных образов обожжённый дунианин проступал в неземном золоте отражением, превосходящим размерами всех присутствующих, кроме Анасуримбора.

– Причинность, Келлхус.

– Ибо они верили, – провозгласил опутанный проволокой, – что, двигаясь этим путём, сумеют превозмочь тьму, бывшую прежде, и тем самым станут богами.

– Смогут достичь Абсолюта, – заключила фигура с оголёнными зубами. Ее отражение в полировке было крохотным – размером с большой палец.

Но что может значить солнечный свет для крота? В своей странной коллективной манере дуниане поведали о том, как Текне таким образом видоизменило жизнь прародителей, что все старые пути сделались невозможными. Оно оторвало их от древних традиций, сняло с их разума кандалы обычаев – так, что в итоге лишь животная природа стала хоть как-то ограничивать их. Они поклонялись самим себе, как мере значимости всех вещей, и предавались бессмысленному и экстравагантному чревоугодию. Никакие запреты не ограничивали их, исключая разве что воспрепятствование другим в их желаниях. Справедливость сделалась подсчётом состязающихся потребностей и аппетитов. Логос стал принципом всей их цивилизации.

– Незаметно прирастая, – сказал одноглазый дунианин, лицо которого странно блестело, – Текне освобождало их желания, позволяя им извращения и безумства всё более изощрённые.

Текне. Да. Текне лежало в основе их доводов.

– Они начали лепить и творить самих себя, как гончар лепит глину, – сказал невредимый.

Текне и все преобразования, на которые была способна его безграничная мощь.

– Они практически коснулись Абсолюта, – заявил дунианин с оголёнными зубами, – он колол их пальцы – так близко к нему они оказались.

То, что освободило инхороев от нужды и лишений, в то же время отняло у них всё, что было святым…

– Оставалась лишь одна загадка, которую они не смогли разрешить, – сказал невредимый дунианин, – единственный древний секрет, пока что оказывавшийся не под силу Текне…

– Душа, – выдохнул его лишённый нижней губы собрат.

Три сердцебиения безмолвия – безмолвия, напоённого невероятным откровением.

– Душа стала их Тайной Тайн, фокусом сосредоточения множества изощрённых интеллектов.

Более не имело значения, кто именно из дуниан говорил – Изувеченные не лгали, и посему Истина изрекалась так, словно высказывалась одним человеком.

– И когда душа, наконец, выдала свои тайны, спасовав перед их проницательностью…

И он сам тоже был там – отражение чего-то вроде пчелиного улья, свисающего с пояса Аспект-Императора. Как? Как он мог оказаться в положении настолько жалком?

– Они обнаружили, что вся их раса проклята.

Чёртов Ликаро!

Возле руин Дорматуз сияние Стержней Небес отбрасывало тени людей на бурлящее бездушное буйство. Тени эти, измождённо вжимающие плечи в щиты, тяжко трудились, делая выпады копьями или же устало размахивая мечами и топорами. Вновь и вновь они отбрасывали натиск шранков, будучи уже скорее подобны окровавленным пугалам, нежели людям. Волосы прилипли к щекам, пропитанные кровью бороды обрамляли распахнутые в тяжёлом дыхании рты, а глаза тревожно, даже панически, рыскали из стороны в сторону. Вновь и вновь шранки, бездумно прорываясь сквозь грабли Нибелинских молний и перехлёстывая через груды и завалы из обугленных трупов, бросались на осаждённых норсираев – источающие слюну, безумные и неисчислимые узкоплечие фигуры, словно бы вырезанные из палево-бледного воска, с глазами, сияющими подобно плавающим в масле чёрным оливкам. Сумасшедший натиск их был в той же мере буйством вопиющей непристойности, в какой и ревущей ярости. Неслышное бормотание. Неслышные хрипы и завывания. Вновь и вновь существа резко падали или же оседали в расстилающееся под их ороговевшими ногами сплетение мёртвых тел, движениями бёдер отсчитывая свои последние вдохи.

Именно здесь вновь появились блуждающие огни, ранее замеченные на западе адептами Имперского Сайка. Сам великий магистр Мисунсай, свирепый Обве Гёсвуран одним из первых увидел их прерывистое свечение – объёмные вспышки, прорезающие выбоины в чреве Пелены. Он стоял на переднем крае руин Дорматуз – там, где сынам Тидонна приходилось отбивать самые яростные атаки и где, поражённые хорами, во множестве пали колдуны его Школы. Сперва ему показалось, что его подводит зрение, но взгляд, брошенный им на адептов его личной тройки, убедил его в том, что если это и иллюзия, то уж очень реальная.