Мэгги Стивотер - Король воронов

– Это ты, – с удивлением произнес Ломоньер.

– Привет, папа, – сказала Пайпер.

Хотя прошло уже много лет, Ломоньер до сих пор прекрасно помнил манеры своей дочери.

Ломоньер сказал:

– С ума сойти. Чего тебе надо? И как поживает твой поганец муж?

– Он в Бостоне без меня, – ответила Пайпер. – Наверно.

– Я просто хотел услышать ответ, – произнес Ломоньер. – Я это и так знал.

Пайпер сказала:

– Ты был прав, а я ошибалась. Я больше не хочу ссориться.

Ломоньер, который затушил сигарету, теперь сентиментально вытирал один глаз.

Ломоньер, который не переставал курить, огрызнулся:

– Десять лет прошло – и ты внезапно «больше не хочешь ссориться»?

– Жизнь коротка. Я бы теперь хотела заняться делом вместе с вами.

– Погоди. Правильно ли я понимаю? В прошлом году из-за тебя мы чуть не угодили в тюрьму. Твой муж убил поставщика ради какого-то несуществующего артефакта. Ты вселилась в нас. И ты желаешь войти с нами в дело? Что-то не похоже на хорошенькую женушку Колина Гринмантла.

– Разумеется, не похоже. Именно поэтому я и звоню. Я хочу начать с чистого листа.

– И к какому дереву принадлежит этот лист? – подозрительно спросил Ломоньер.

– К очень славному, со сверхъестественными корнями, – ответила Пайпер. – Я нашла кое-что потрясающее. Невероятное. Такое бывает раз в жизни. Раз в сто лет. Я хочу, чтоб вы очень постарались и собрали всех сюда, на аукцион. Это будет нечто.

Ломоньер как будто исполнился надежды.

– Мы…

Единственный Ломоньер, продолжавший курить, перебил:

– После того, что было в августе? Неужели ты ожидаешь, что мы очертя голову в это кинемся? Назови меня ненормальным, дорогая, но я тебе не доверяю.

– Придется просто поверить мне на слово.

– Из всего, что ты можешь мне предложить, эта вещь меньше всего достойна доверия, – холодно отозвался Ломоньер.

Он протянул сигарету другому брату, сунул руку под пальто и свитер и нащупал четки.

– За последние десять лет твое слово слегка упало в цене.

– Ты худший отец на свете, – огрызнулась Пайпер.

– Честно говоря, ты – худшая дочь.

Он прижал четки к голове недавно гудевшего брата. Тот немедленно сплюнул кровью и упал на колени. Его лицо вновь приобрело привычное выражение.

– Именно это, – сказал Ломоньер, – я и подозревал.

– С ума сойти, ты положил трубку, прежде чем я успел с ней попрощаться, – с обидой сказал Ломоньер.

– Такое ощущение, что в меня кто-то вселился, – сказал Ломоньер. – Вы что-нибудь видели?

ВГенриетте продолжалась ночь.

Ричард Ганси не мог заснуть. Как только он закрывал глаза, появлялись: руки Блу, его голос, кровоточащее черным дерево. Что-то начиналось, начиналось. Нет. Заканчивалось. Он сам заканчивался. Это было зрелище его персонального апокалипсиса. Радость, которую Ганси ощущал, когда бодрствовал, превращалась в ужас, когда он уставал.

Ганси открыл глаза.

Он приоткрыл дверь Ронана – чуть-чуть, чтобы убедиться, что Ронан там и спит, приоткрыв рот, в наушниках с ревущей музыкой. Бензопила неподвижным комком сидела в клетке. Ганси оставил их и поехал к школе.

Он воспользовался старым ключом, чтобы попасть в спортивный комплекс. Там он разделся и спустился в темный бассейн в еще более темном зале. Ночью все звуки казались странными и глухими. Ганси нарезал бесконечные круги, как делал, когда только поступил в Агленби, в те времена, когда он был членом гребной команды и порой приходил сюда с утра пораньше, до начала тренировки. Ганси уже почти забыл, как это – находиться в воде. Как будто тела не существовало; оставалось лишь безграничное сознание. Он оттолкнулся от едва видимого бортика и направился к противоположному, еще менее видимому, больше не в состоянии удерживать в голове свои конкретные тревоги. Школа, директор Чайлд, даже Глендауэр. Он ведь отдался одной нынешней минуте. Ганси уже не помнил, почему отказался от этого…

В темной воде, здесь и сейчас, он был только Ганси. Он никогда не умирал, он не умрет опять. Только Ганси, сейчас, сейчас, только сейчас.

Незамеченный им, Ной стоял на бортике бассейна и наблюдал. Когда-то он тоже был хорошим пловцом.

Адам Пэрриш работал. В тот день у него была поздняя смена на складе – он разгружал стеклянные банки, дешевую электронику и детские головоломки. Иногда, когда Адам работал допоздна и уставал, он мысленно возвращался к прежней жизни в трейлере. Без страха, без ностальгии. Просто он многое забывал. Почему-то ему не сразу удавалось вспомнить, что ситуация изменилась; Адам вздыхал, представляя, как поедет домой, в трейлерный парк, когда закончится смена. Потом он удивленно вздрагивал: сознание напоминало, что вообще-то его нынешнее место жительства – квартирка над церковью святой Агнессы.

Сегодня он вновь ошибся в воспоминаниях, потом к нему рывком вернулась память о нынешнем, улучшенном положении вещей, и, вздыхая от облегчения, Адам припомнил испуганное личико Девочки-Сироты. Честно говоря, сны Ронана часто были пугающими, и, в отличие от него, она не могла пробудиться. Когда Ронан принес Девочку-Сироту в реальный мир, она, вероятно, подумала, что тоже создала себе новую жизнь. А они вместо этого просто поместили ее в очередной кошмар.

Адам сказал себе, что она не настоящая.

Но ему не давало покоя чувство вины.

Он подумал, что сегодня поедет домой – в тот дом, который сам для себя создал. А Девочка-Сирота останется, как в ловушке, среди снов, со старыми часами Адама и его старым страхом.

Когда он взял инвентарный список, мысли о Кабесуотере нахлынули на него, напоминая, что надо обдумать происхождение того почерневшего дерева. Когда Адам поставил подпись, в голове настойчиво замаячила школа, напоминая, что нужно написать и сдать трехстраничную контрольную работу об экономике тридцатых годов. Когда Адам сел в машину, мотор тонко завыл, напоминая, что нужно им заняться, пока он вконец не отказал.

Ему некогда было возиться с беспризорницей Ронана; у Адама хватало своих проблем.

Но он постоянно думал о ней.

Его мысли сосредоточились на пальцах, которые подрагивали, лежа на руле. До Адама не сразу дошло, чтó такое он видит, пусть даже всё происходило у него на глазах. Рука Адама пробежала по рулю, ощупала его, пробуя поверхность всеми подушечками…

Адам не приказывал своей руке двигаться.

Он сжал ее в кулак и убрал с руля. Потом стиснул запястье другой рукой.

«Кабесуотер?»

Но Кабесуотер, казалось, присутствовал в нем не больше, чем обычно (в те минуты, когда не пытался привлечь его внимание). Адам изучил ладонь в дрянном свете уличного фонаря, весьма встревоженный тем, что пальцы двигались как ножки насекомого, а мозг в этом не участвовал. Теперь, когда он в упор смотрел на свою руку, самую обычную, с темными от картонной пыли и металлических опилок линиями, Адаму казалось, что ему просто померещилось. Может быть, это видение прислал Кабесуотер.