Мэтью Стовер - Кейн Черный Нож [ЛП]

У Феллера был взгляд оленя, ослепленного лучами фар.

Я указал подбородком на труп. - Эта куча мяса была главой государства, и его убил землянин на Земной территории. А ты хочешь увести убийцу из рук Правосудия Хрила. Врубился? У тебя пять минут до войны с Орденом. Еще он был вице-королем Липке, так что, похоже, не миновать и второй войны.

- Я... я... я... то есть социальная полиция... я... - Глаза Феллера выпучились, заикание стало хрипом.

- Слушай, Рабебел. Я покажу выход, понял? Нужно всего лишь сказать правду.

- Правду? Какую?

- Что его убил я. Скажи, я выполнил свою работу. Задание, Вложенное в агента Хрила. Скажи, она наняла меня, зная: не всегда я работаю так, как ожидают боссы.

- ...наняла? Работа?

Я кивнул. - Она наняла меня остановить Дымную Охоту.

- Ост... с чего ты взял..?

- Это было самой сложной частью. Обыкновенно бывает легко вычислить виноватого - лишь узнай, кто получит больше выгоды от творящегося говна. Но Дымная Охота? У всех свои выгоды. Стабильная система. Никто не хочет перемен. Дымный Бог получает бесконечный банкет ужаса, ярости и страха. Вожди охотников получают политическую власть - объединив роды Бодекена так крепко, как не было со времен Хуланской Орды. Хриллианцы нашли стойкого врага, держащего весь народ в послушании и готовности воевать. "Черный Камень" открывает дил, растет бизнес по торговле грифоньим камнем, не говоря уже о стабильном притоке рабов - ведь самых стойких бунтарей рубят на куски в каждой Охоте. Управляющий Совет получает новый доступ в Дом. Пекло, даже Хрил при делах - его сила есть Сила Идеи, она крепнет от преданности поклонников. Когда растекается говно, что делают люди? Всё верно, молятся. Хрил никогда не был счастливее. Вот как я узнал. Это не один из вас, не двое. Слишком тут чисто и гладко. Это все вы. Все вы, мудаки. Всеобщий выигрыш.

Рот заполнился кровью и кислой желчью. - Всеобщий, кроме обычных гриллов в рабьих гетто, отдающий яйца за шанс на лучшую жизнь.

Всеобщий, кроме обычных людей, которых рвут на части гребаные охотники. Христос, я вас ненавижу. Если бы вы знали, как ненавижу.

Я сплюнул кровь на пол. Я задыхался. Дыхание казалось таким горячим, что могло воспламенить комнату. - Но теперь я поимею вас. Потому что осталась пара достойных людей в артезианской говноскважине этого города, и они спешат сюда и вам не отговориться от них. Пекло, даже не пробуйте. Правда - единственная надежда.

- Может быть, - пробормотал Маркхем. - А может и нет. Веришь, будто Поборница Хрила отринет Волю своего Бога, Владыки Битв?

- Только что поставил на это свою жизнь.

Социк-один фыркнул: - Какую жизнь? - Шоковая дубинка взлетела со слепой стороны и высекла звезды в черепе.

В Родном Доме физика не способствует работе электробатарей. Ему пришлось ударить меня несколько раз. Помню, я твердил: - Скажите - скажите, за ней долг. Скажите, я хочу получить плату...

Затем горизонт событий раскрылся внутри головы и поглотил меня целиком.

Когда я очнулся снова, не испытал проблем с ориентацией. Я здесь уже бывал.

Слишком много раз.

Простые кремовые стены, пустые, без окон и украшений, только выключатель у двери. Такая же простая дверь без окошка. И ручки. Простой стол и стул, единое целое с полом. Ни них ничего. Никаких книг. Никаких экранов и стилусов, разумеется, и бумаги. В углу низкий унитаз. Койка с ремнями - металлические шнуры в пластике - чтобы привязать руки к холодным поручням из нержавейки. Все знакомое и родное.

Это была Земля.

Компьютеризованный спинальный шунт не перезагружали с момента моего ухода три года назад; а в Доме я заставлял его работать с помощи магии. Ниже поясницы я снова стал гребаным мертвым мясом. Словно - так писал Делианн - к моей заднице прицепили двух дохлых собак. Даже не сожрешь.

Из члена тянулась трубка, на зад навернули подгузник. Я не помнил, чтобы опорожнялся сам. Если бы они не привыкли выгребать говно, одна рука была бы отстегнута, чтобы я помогал делу. Единственным успехом так называемой спинальной регенерации была способность контролировать сфинктеры. Но тут никто не думал о моих сфинктерах.

Тут вообще не думали.

Будь у меня какие-то сомнения насчет этого места, они пропали бы с появлением первых санитаров. Я увидел пустоту лоботомии в глазах, потом нейронные ярма на шеях.

Трудяги.

Я не стал тратить время на разговоры. С подавленными высшими функциями мозга трудяги способны лишь отвечать на самые простые вопросы. А эти даже на такое были не способны. Они были глухими. Как камни.

Оглушены хирургически.

Чтобы гарантировать здешним жителям отсутствие контактов с внешним миром. С кем-то за пределами камеры. Я это знал, потому что целых десять лет регулярно давал взятки, прокладывая путь в это место - поговорить с отцом.

Я был в Бьюке.

Социальный лагерь Бьюкенена - одно из мест, куда Женева помещает людей, чьи антисоциальные склонности требуют исправления или хотя бы изоляции от здорового общества. Обычно на постоянной основе.

Трудно было сказать, долго ли я там пробыл. Трудяги приходили и уходили, меняя мочеприемник и подгузник, простыни и капельницы. Головная боль слабела. Я становился сильнее.

Было время подумать.

Думаю - по-настоящему мыслю - я не так уж часто и не так уж эффективно. Меня этому не учили, и чертовски уверен, у меня нет такой природной склонности.

Мышление встает на пути. В бою оно смертельно опасно.

В реальном мире инстинкт и опыт выше мысли; Толстой писал, что в контексте житейской хитрости крестьянин неизменно побивает интеллектуала. И он прав. Не потому, что крестьянин умней; он просто лишен сомнений и задних мыслей и прочих трюков ума. Интеллектуал же путается в собственных размышлениях.

Я был рожден стать интеллектуалом. До болезни и сонма неудач отец был одним из знаменитейших антропологов столетия; его книга "Сказания Первого Народа" до сих пор входит в число основных текстов по изустной традиции эльфов. Мать, рано умершая, была из лучших его студентов. Даже когда соцполиция арестовала его и сбросила нас в рабочие, он пытался учить меня мыслить как профессионал, пользуясь книгами и сетью. Даже после смерти матери. Даже когда безумие крепко сжало его в объятиях; в дни полупрояснений он заставлял меня читать и беседовать, и читать еще. Однако я делал так, только чтобы не дать ему избить себя до потери сознания. Я упустил реальный шанс стать мыслителем лет в шесть. Я пошел в школу улицы.

Да, я рожден интеллектуалом, но воспитан как плебей.

Что (вместе с тем, что многие люди называли сумасшедшей самоуверенностью и поразительным уровнем самодовольства) и может объяснить, почему я не особенно беспокоился.