Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

Тауш родился в городе Гайстерштате и с младенчества демонстрировал сверхчеловеческие способности: разговаривал с призраками и животными, без труда исцелял бессловесных тварей и, что самое удивительное, мог выделять через пупок жидкость, которая от контакта с воздухом твердела и принимала вид красного шнура. Небольшое, но необходимое отступление: существование Гайстерштата на Ступне Тапала подтверждено исторически, но наличествует слишком мало документов и официальных свидетельств путешественников из чужих краев, побывавших в тех местах, чтобы хоть с какой-то степенью уверенности восстановить местную версию мифа о Тауше; а также для того, чтобы проиллюстрировать экстраординарную способность вируса к мутациям и дальнейшей передаче лишь некоторых ответвлений истории, к примеру, связанных со шнуром, который часто – но не всегда – красного цвета (см. случай Мирчи Кэртэреску, который в романе «Соленоид» рассказывает о черном шнуре, выделяемом его персонажем). Похоже, Тауш на самом деле поступил в ученики, о чем у нас есть сведения, главным образом, извлеченные из королевских реестров над’Мира, основанных на официальных свидетельствах в рамках совместного трансшпионажа. Легенда гласит, что орден, частью которого был Тауш, погиб в результате некоего кровавого события (в разных версиях встречаем бродячий карнавал, нападение крысолюдов и беспощадный недуг, отделяющий душу от тела и перемешивающий, словно во время блистательной и искусной игры с зеркалами, идентичности учеников; см. Taushionis Viraliis, B107. 5, Королевские архивы), а сам Тауш, коего в Мирских мифах называют святым, а в не’Мирских – несвятым, отправился вместе с товарищами, другими апостолами из ордена, по Ступне Тапала, чтобы отомстить за случившееся.

Ствол этого мифогена на удивление стабилен и встречается в большинстве вариантов (с незначительными изменениями, упомянутыми ранее), позволяя тем самым идентифицировать момент мутации легенды в эпизод пути из Гайстерштата в Мандрагору, имеющий десятки разных вариантов и определяющий финал (просто поразительно, что версий финала существует почти столько же, сколько и самого мифа). Самые распространенные вариации говорят о странном преображении святого вследствие мощной скырбы [34] Точная природа скырбы, часто упоминаемой в текстах и образцах устного творчества людей и не’Людей, пока остается необъясненной (см. также Шлек и др.), но, по-видимому, у двух народов один и тот же термин понимается по-разному: на Ступне Тапала так называют кататоническое, каталепсическое состояние, эманацию спонтанного возрастания мудрости, в то время как в Порте «Скырба» – синоним «души». Новейшие исследования, возглавляемые научной группой профессора Шлека, некоторым образом устанавливают частичную истину для обоих вариантов: скырбу можно рассматривать как эманацию того, что считается душой или духом, но в то же время она, по всей вероятности, представляет собой вторичный эффект мутации в мифогене, уплотнение в месте соприкосновения двух мутировавших ответвлений, которое проявляется – тем образом, который еще недостаточно изучен, – в самих персонажах, о которых рассказывают легенды. В редких случаях, когда мифоген оказывался особенно мощным, отмечалась как духовная, так и физическая трансформация задействованной триады, необходимой для выживания вируса: читатель/слушатель, писатель/рассказчик и персонаж, и этот процесс, по всей вероятности, представляет собой способ, посредством которого мифоген преодолевает защитные пороги участвующих агентов, заражая их и тем самым гарантируя самому себе более долгую жизнь (см. также «О тройной метаморфозе носителей историй» А. Распара). и его демонизации, ведущей к тайному сотрудничеству со злом (которое в соответствующих сказаниях отождествляется с не’Миром).

[…]

Парадоксальной и редкой является следующая ситуация: некий миф раздваивается, порождая бесчисленные варианты, но ветви вновь собираются в единое целое и все истории заканчиваются в одном и том же месте, но с участием разных персонажей и модифицированным мутационным багажом. Легенда о святом Тауше в этом плане наглядна, потому что почти все варианты завершаются в городе Мандрагора (иногда он называется Рэдэчинь или Альрауна), но всегда не с тем Таушем, что в начале сказки, окруженным другими персонажами и вовлеченным всякий раз в другие события, которые, тем не менее, приводят к переменам в означенном месте (городе).

Попытки установить степень подлинного риска, связанного с этими разнообразными формами мифа, представляются преждевременными, но можно заметить, что, если мифоген имеет возможность свободно циркулировать, он мутирует, порождая формы столь же разные, сколь и стабильные, да к тому же агрессивные, и способные, как хорошо демонстрирует легенда о святом (или несвятом) Тауше, оказывать воздействие не только на территорию, где они возникли и развились, но и на прилегающие миры. Как уже было сказано, научные исследования, связанные с определением грядущей эволюции отдельно взятого мифогена, пока что находятся в зачаточном состоянии, и не существует общепризнанного метода симуляции эволюции мифа в целях его изучения. Важные шаги в этом направлении предпринимает Институт исследования параллельных миров (ИИПМ) при Королевском Университете Эротастана, где научная ячейка под руководством профессора Рачелл анализирует возможную связь между исчезновением одного из Былых Миров (Гайи) и необычайно устойчивого мифогена, согласно которому некий тоталитарный бог послал в мир своего сына и подверг его немыслимым мукам во спасение народа Гайи. Будем надеяться, что изучение Былых Миров поможет нам лучше понять связь между мифами и разнообразными мифогенами с необычайно высокой вирулентностью, которые, судя по всему, способны творить и разрушать миры.

Трактир «Бабина бородавка» был сизым животным желудком, бесформенной губкой, пропитанной запахами и вкусами, по´том и жаром, в чьих альвеолах мужчины и женщины, дети со зверьками под мышкой или в подоле ели и пили, болтали и спали, размышляли обо всем, что случилось или должно было случиться, ибо о происходящем прямо сейчас и прямо там не было времени думать – кто-то брал подносы, кто-то ставил их на стол, кувшины опустошались и наполнялись, а над очагом посреди просторного помещения два полураздетых мальчика с трудом вращали огромную свинью; возле стойки увядшие женщины роились вокруг клиентов с полными кружками и бездонными карманами – клиентов, успевших насытиться хлебом и бубликами, сухими колбасками и липкими полосками сала. Старуха, похожая на иссохшего паука, забытого во тьме посреди полотнищ паутины, ругалась на все, что видела и слышала из своего древнего как мир угла, а когда удавалось, плевала в какого-нибудь бедолагу, который напомнил ей этого – да, того самого, ага! Все знают, о ком речь – харк, тьфу! – после чего она скалилась и выкрикивала какую-нибудь чушь, хихикала и шептала, дескать, нет, это не он, просто уж очень похож. Лампы всасывали хороший воздух без остатка, порождая свет, который волнами прокатывался сквозь облака дыма, похожие на грозовые тучи; замерев, можно было услышать дребезжание расстроенного пианино и бренчание гитары, на которой не хватало двух-трех струн, хаотичный перебор неверных аккордов, а если поискать, можно было обнаружить и музыкантов, втиснувшихся между бочек, опустошаемых с каждой минутой, и каждый из них тоже изливал себя до самого донышка, в ожидании, пока насытятся одиннадцать душегубов, куражившихся в Мандрагоре: имя им было Братья-Висельники . Но чего слушать, зачем петь, времени нет! Внезапно какой-то парень запрыгнул на стол и начал подражать братьям, которые примерно месяц назад показались народу. Приятель смельчака отважился забраться на тот же стол, и, взявшись за руки, они закружились, ударяя каблуками, среди тарелок и глиняных чашек, наступая то на печеную картошку, то на калач с оторванной корочкой.