Георгий Крол - Где мы – там победа! [litres]

Немцы застряли в пятистах метрах от наших позиций, а потом повернули назад.

– Прекратить огонь!

Я сдвинул шлемофон на затылок и вытер мокрый лоб. Палыч снял мешок гильзоуловителя и открыл люк, чтобы его опустошить. В ответ снаружи громко чертыхнулись.

– Командир танка, ко мне!

Интересно, кто это там такой грозный? Я выглянул из люка. Снаружи стоял капитан в сопровождении автоматчика. Тельника в вырезе нет, значит, пехота. И откуда он тут взялся? А этот посмотрел на меня и снова повторил:

– Командир танка, ко мне!

Пришлось выбираться наружу.

– Командир экипажа сержант Яковлев.

– Товарищ сержант, почему не преследовали отступающего противника?

Он что, с ума сошел? Какое преследование? Одним танком преследовать шесть машин с пехотным сопровождением?

– Не понял, товарищ капитан.

– Капитан Баранчук, инструктор политотдела.

Интересно, интересно. Какого именно политотдела? Если 8-й бригады, то он должен быть из флотских. А раз нет, то из артиллеристов или минометчиков. Ну, да, на погонах пушки, значит, именно из них. А чего тогда раскомандовался?

– Повторяю вопрос: почему не преследовали отступающего противника?

– Одним танком?

– За вами поднялась бы пехота.

– Товарищ капитан, до противника – пятьсот метров. В сложившейся обстановке преследование ставит под угрозу танк и его экипаж.

– Товарищ сержант, вы учили боевой устав? Там есть пункт, позволяющий не идти вперед, поскольку это представляет угрозу?

– Никак нет, товарищ капитан, такого пункта нет.

– В таком случае ваша пассивность является проявлением трусости. Вам это понятно?

– Товарищ капитан, у меня приказ: оказывать огневую поддержку роте старшего лейтенанта Ольшанского. Что я и делаю. В сложившейся ситуации контратаковать без согласования с ним – поставить выполнение приказа на грань срыва.

Позади капитана уже пару минут стоят три человека. Ольшанский, Гурамишвили и еще один краснофлотец. Понятно, он увидел, что что-то происходит, и пришел разобраться. Теперь вот слушает.

– Товарищ сержант, ваши слова подтверждают мои предположения. Приказом вы прикрываете собственную трусость.

– Слова сержанта, товарищ капитан, подтверждают лишь то, что он хорошо разбирается в обстановке.

Капитан резко обернулся, оглядел старшего лейтенанта, но сказать ничего не успел.

– Старший лейтенант Ольшанский. Командир 1-й роты 2-го батальона 8-й бригады морской пехоты.

– Капитан Баранчук, инструктор политотдела. Прикомандирован к частям артиллерийской поддержки.

– В таком случае, товарищ капитан, на каком основании вы отдаете приказы моим подчиненным? А тем более обвиняете сержанта, который находится в бою вторые сутки, в трусости?

Капитан посмотрел на старлея, потом на меня, и его тон изменился:

– Раз так, приношу свои извинения. Вероятно, как вы сказали, я не разобрался в обстановке.

– Добро. Товарищ капитан, вы к нам по делу?

– Да. Прибыл для проведения политработы в подразделении.

– Это хорошо, мой комиссар ранен. Тогда пройдемте на мой командный пункт. Он же по совместительству передовой наблюдательный.

Да, я же хотел про самолеты спросить.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос?

– Что, сержант?

– Наши истребители. Откуда?

На лице Ольшанского появилась улыбка.

– Удалось захватить аэродром Мамайа. Вчера на него перебазировались истребители.

Ротный кивнул мне и развернулся, чтобы идти назад. Капитан тоже кивнул, но его взгляд мне не понравился. Гаденький какой-то. Чувствую, он мне этого афронта не забудет. Но кроме этого – ничего конкретного. Командиры ушли, а я вернулся в машину. Пока есть время – решили подкрепиться. Потом по очереди вышли «до ветру». А потом снова началось. Но на этот раз явно гремело не только у нас. Немцы начали контратаковать и с запада, со стороны Меджия.

Мы опять носились с места на место. Горючего оставалось уже меньше половины заправки, если так дальше пойдет, к ночи мы встанем. Наш боевой счет увеличился только на одну машину, танков на этот раз было немного. Пехота лезла вперед под прикрытием артиллерии. Снова налетала авиация и снова безуспешно. Истребительное прикрытие фрицам помогло мало, все равно их завернули. Разве что сбитых было меньше. А грозный Вермахт шуганули так, что только пятки сверкали. То, что я видел утром, действительно было тяжелым вооружением. Теперь у роты Ольшанского были и тяжелые 12,7-мм пулеметы, и автоматические гранатометы тоже. Ближе пятисот метров немцы опять подойти не смогли.

Потом мы отдыхали целых три часа. Сначала немцы приходили в себя. Потом им передал привет линкор «Севастополь». Крепкий такой привет из всех башен. Пришлось им опять приходить в себя и перегруппировываться. В очередную атаку снова пошли танки. И на этот раз много. Я насчитал двадцать четыре штуки. Немецкая артиллерия долбила практически до тех пор, пока танки не подошли метров на четыреста. Били и по нам, и по батарее Горлова. Напрасно старались. Потеряв девять машин, отошли. На нашем счету только три, остальных приговорили пушкари. Ох, молодцы парни! Под таким огнем и так отработать – класс!

Потом была еще одна атака, и еще одна. Снарядов становилось все меньше, горючего тоже. По ходу боя в нас попали трижды. Два раза просто стукнуло по броне. На третий прилетело так, что в голове загудело. Меня швырнуло вбок, чуть левый фрикцион не сломал, мы в этот момент меняли позицию. Палыч приложился об тело орудия с такой силой, что прокусил язык. Иволгу скинуло с сиденья, и он ушиб плечо. Пулеметчикам было немного легче исключительно потому, что в малых башнях тесно, лететь некуда. Зато обошлось без пробития. Я потом глянул, вмятина на башне получилась знатная. Под вечер немцы выдохлись. Еще немного постреляли, но уже без души, для галочки. Мы успели и перекусить, и доложить по рации о плачевном состоянии с горючим и снарядами. А потом я заснул. Присел у стенки боевого отделения и отключился.

И увидел сон. Тот самый, из детства. В детдоме мне приходилось чуть легче, чем остальным. В том смысле, что сон мне снился всегда один и тот же. И случалось это нечасто. Так что исследователи меня не очень дергали. Во сне группа морпехов вела бой на позициях, перекрывающих шоссе. Сны нам снились немые, то есть звука в них не было, только картинка. Но зато во всех подробностях. До последней царапины на оружии и летящих брызг крови из разорванных тел.

Так вот, во сне моряки были вооружены только винтовками. Причем в основном старыми, я такие видел только в Музее революции. «Трехлинейка» называется. Еще у некоторых были первые варианты автоматических карабинов Симонова. Ни автоматов, ни гранатометов, ни артиллерии – ничего такого. А против них были немцы с танками и «ганомагами». И те и другие ничем не отличаются от тех, которые я видел здесь.