Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

– «…не тыкать зажигалкой в ядерную бомбу»… – Сашка посмотрела на свою правую ладонь. Там, где пальцы касались шариковой ручки, остались следы ожогов.

– Но это моя бомба, – сказал он весело. – Пароль опасен для текущей реальности, но мы-то в мире Идей, Саша. Я не жалею, что связался с тобой.

– Зачем?! – спросила Сашка сквозь зубы. – Зачем вам это надо?!

– Можно на «ты», – кротко сказал Коженников. – Ты уже достаточно взрослая.

– Я не хочу, – она сжала обожженные пальцы в кулак.

– Между мной и тобой гораздо больше общего, чем между любым из нас – и теми, кого ты привыкла считать людьми, – он снял очки и стал их разглядывать, держа за тонкую черную дужку. – Когда Стерх говорит «мы, бывшие люди», тебе кажется, что вы в одной лодке… или в команде по одну сторону волейбольной сетки. Когда однокурсники сбрасываются, собирают тебе «подъемные», тебе кажется, что ты среди своих. Но, Саша, даже Стерх не до конца понимает, что ты такое.

– Я тоже не понимаю, – она посмотрела в его карие, спокойные, вполне человеческие глаза. – Вернее, я… не хочу понимать.

– Тебе пока не надо, – он подмигнул. – Достаточно, что понимаю я…

Он легко поднялся, пошел к двери, на пороге обернулся:

– Я тобой доволен, но послаблений не будет. С этого момента занимайся, пожалуйста, аналитической специальностью серьезно, вдумчиво, а не поверхностно, как раньше.

– Я… – Сашка захлебнулась от обиды.

– Ты, – он поднял руку, будто останавливая такси. – Найди способ успевать в классе Дмитрия Дмитриевича, иначе будет плохо. И не бросай пилота, он страдает.

Поймав ее взгляд, он хмыкнул и снова нацепил на нос темные очки.

– Люби, для тебя это очень важно. Люби – я имею в виду по-взрослому, а не сиди в аэропорту и встречай рейсы. И помни, что свойство самолетов – падать.

Утром вместо задания от Стерха она получила короткое сообщение: «Саша, зайдите в четырнадцатую аудиторию как можно скорее. С тетрадью».

Внизу в спортзале гремело железо, по коридору растекался запах кофе, но здание общежития все равно казалось пустым и даже пустынным. Сашка вышла во двор, так никого и не встретив. День обещал быть солнечным и не по-осеннему теплым; через переулок Сашка выбралась на улицу Сакко и Ванцетти.

Она подсознательно оттягивала момент встречи со Стерхом. Ей ни с кем не хотелось сейчас разговаривать. Новая реальность, открывшаяся этой ночью, была непропорционально огромной – и Сашка радовалась теперь, что может спрятаться в себя-человека, в пять органов чувств, в голод и жажду, в отрицание, гнев и торг. И всякий раз, когда подкатит ужас от осознания, – напоминать себе, что Ярослав жив. И это важнее. Ярослав жив, и тот факт, что Сашка, оказывается, Пароль, – бледнеет перед этой новостью.

Влажно блестели черепичные круши, и над ними кружились галки. Булыжная мостовая казалась не просто старой – древней. Сашка постояла минуту, выдыхая в воздух облачко пара, по каменным ступеням поднялась в Институт и в холле, под сенью статуи всадника, увидела пятикурсников.

Они двигались группой, синхронно, как если бы каждый был тенью другого. Сашка остановилась у входа. Не обращая на нее внимания, пятикурсники в ногу прошли к доске с расписанием, остановились перед электронным табло, одинаковым жестом подняли головы – в этот момент Сашке показалось, что их шесть, хотя секунду назад она была уверена, что видит пять человек, двух девушек и трех молодых мужчин. И вот их уже семь, а через мгновение – снова пять; как отражения в зеркале, они повернулись и двинулись в глубь холла, ко входу в актовый зал, то совпадая в пространстве, то вновь расходясь в стороны, но никогда не сбиваясь с шага. Сашка мигнула – пятикурсников не было, у постамента каменного всадника сидел Костя с планшетом в руках.

– Ты видел? – спросила его Сашка.

– У них там консультации по дипломам, в зале, – тихо отозвался Костя, не поднимая головы. – Зависимые слова выстраиваются в однородные цепочки, чтобы экономить энергию. Цепляются паровозом к имени предмета или глаголу…

– Мы тоже такими будем?

– Мы уже такие, – Костя все еще не смотрел на нее. – Кроме тебя, конечно. Ты у нас особенная…

– Ты на меня злишься? – спросила Сашка после паузы.

– Да, – сказал Костя. – Я за тебя боюсь, как дурак. Прошла любовь, увяли помидоры, а страх остался…

Он наконец-то оторвался от экрана и посмотрел на нее снизу вверх, и Сашка увидела, что глаза у него воспаленные и очень усталые.

– Я знаю, что он был в общаге. И к тебе заходил.

– Костя, – сказала она примирительно. – Мы с твоим отцом очень давно знакомы, не волнуйся за меня… Откуда ты знаешь, кстати, что он был в общаге?

– Он ко мне тоже заходил… У тебя новое платье?

Собираясь утром в институт, Сашка надела первое, что нашлось в пакете и что не надо было гладить – трикотажное платье. Теперь, обтянутая будто перчаткой, она сама себе казалась голой.

– А чего он от тебя-то хотел? – Сашка нервно улыбнулась под его взглядом. – У тебя ведь… все нормально с учебой?

– С Физруком никогда не знаешь, нормально или нет, – тяжело сказал Костя. – А он… иногда любит поиграть в заботливого отца. И приходит, и спрашивает вот прямо твоими словами: «У тебя же все нормально с учебой? Не будет сюрпризов под зимнюю сессию?» Лицемер проклятый…

Костя вздохнул. Помолчал секунду, и лицо его чуть разгладилось.

– Ты не в буфет, случайно?

– Случайно нет, – Сашка мельком посмотрела на часы над входной дверью. – Меня ждет Стерх.

– Не по расписанию?!

– А ты знаешь мое расписание? – Сашка обернулась, уже шагая к лестнице.

Костя смотрел ей вслед – с плохо скрытой тревогой.

Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, пройдя по скрипучему паркету через длинный коридор, она остановилась у входа в аудиторию, протянула руку, чтобы постучать, – и замерла на месте. Не потому, что услышала голоса – изнутри не доносилось ни звука. Но то, что находилось сейчас в аудитории, источало напряжение – будто низкий гул огромной колонии шершней. Сашка ощущала его не ушами и не кожей: этот звук нельзя было услышать, а только понять.

Она попятилась, ничем не выдав своего присутствия, но то, что происходило в аудитории, резко оборвалось – будто придавили рукой басовую струну.

– Войдите, – сказал Стерх непривычным, чуть хрипловатым голосом. Сашка вошла.

Стерх стоял у преподавательского кресла, навалившись ладонями на столешницу и сгорбившись сильнее обычного. А у окна маячил Физрук в своей не-человеческой ипостаси, с лицом, как маска противогаза, и напряжение, повисшее между преподавателями, казалось осязаемым, будто кислота.

– Здравствуйте, – после короткой паузы сказала Сашка.