Валерий Большаков - Новый путь [litres]

Четверг 30 октября 1975 года, день

Москва, Старая площадь

Суслов кривовато усмехнулся, покидая кабинет. В приемной всё по струночке да по линеечке – Шурочка вернулась из отпуска. Впрочем, секретаршу он ценил не за склонность к «орднунгу». Его больше привлекала неторопливая обстоятельность молодой женщины. Шура никогда не спешила, раздражая суетливостью, не хваталась сразу за все, а спокойно и уверенно наводила идеальный порядок – в вещах, в документах, в мыслях.

– Я на бюро, – сухо предупредил главный идеолог, выходя.

– Хорошо, Михаил Андреевич, – кивнула секретарша, сноровисто разбираясь с бумагами.

Замявшись, Суслов вышел в коридор, неслышно ступая по красной ковровой дорожке. Глядя в пол, Суслов мысленно поспорил со сворой говорунов: «С какой стати я – «серый»? Отец Жозеф нашептывал советы всесильному Ришелье – второму после короля. Так что… если я и кардинал, то «красный»!»

Улыбка сама просилась на губы, но «красный кардинал» упрямо сжал их. Холодно кивнув охране, переступил порог соседнего кабинета. В просторном зале чисто и пусто, лишь во главе огромного стола для заседаний трудился Брежнев, вписывая размашистые резолюции.

– Доброе утро, Леонид, – чопорно сказал Суслов, окая сильнее обычного.

– А‑а! Доброе, доброе. – Генсек поднял голову, отрываясь от трудов, и заулыбался. – Во‑о! Узнаю прежнего Михал Андреича! А то ходит, сияет, чисто американец какой. Во‑о! Снова сухой и жесткий…

– …Как черствый хлеб, – кисло договорил главный идеолог.

Брежнев хохотнул, откидываясь на спинку кресла.

– Зато наш! Свой!

– Да уж… – «Красный кардинал» брюзгливо скривил рот. Задумался, пожевав губами, и решился, как в воду сиганул: – Я тут за книгу взялся. Марксизм-ленинизм… хм… подгоняю под нашу действительность. Ох, и тяжко… Все равно что апостолу Новый Завет переписывать!

Генеральный оценил доверие. Улыбка спала с брыластых щек, а в глубине глаз затеплились искорки, как будто отражая огонек свечи.

– Ничего, что с теорией туго, – дружелюбно проворчал Леонид Ильич. – Ленин тоже трудов не писал, все статейками баловался. Вот и ты практикой доберешь! – Он глянул исподлобья, пристально и серьезно. – Читывал я твои тезисы по партреформе, читывал…

– И… как? – Суслов нервно дернул головой, словно галстук жал.

Леонид Ильич сцепил руки перед лицом и поводил большими пальцами по губам.

– Умно, хоть и резко. Наотмашь! Гляди, Михаил Андреич… – покачал он головой, не то осуждая, не то находясь в восхищении. – Большое дело затеял, хорошее, но и опасное. Для тебя опасное, понимаешь? Народ-то поймет, а сколько у нас царьков да князьков с партбилетом? М‑м? По городам и весям, по республикам «братским»? Соображаешь?

– Соображаю, – резковато обронил «красный кардинал». – Чистка нужна, а то уж больно партия всяким балластом обросла! Настоящая чистка – без доносов, строго по закону. Статей нужных хватает, а ты попробуй какого-нибудь советского хана за гузно ухватить!

– Ухватим, – с глухой угрозой забурчал Брежнев. Метнув взгляд из-под тяжелых набрякших век, он медленно, словно борясь, вытолкнул: – Месяц назад «Ностромо» передал пакет лично для меня. Юре я верю, письмо он не читал и не просвечивал… – Генсек закряхтел, будто штангу выжимая. – Вот уж тяжко так тяжко! Две ночи заснуть не мог. Знаешь, о чем «Ностромо» написал? Про то, как у нас вызревает да резвится самая настоящая мафия. О повальных взятках – эта зараза даже в ЦК КПСС инфекцию занесла! А кто это допустил? Я! Как назло, Галка моя в самую грязь вляпается, с одними этими бриллиантами сраму сколько оберешься… – Генеральный смолк, заново прокручивая в мыслях то ли давешний, то ли будущий позор. Расклеив губы, он тяжело измолвил: – А в итоге наше время назовут «эпохой застоя». И выйдет так, что это я, я прогадил СССР! Вот что больнее всего. Тут надо каленым железом, а я сижу и жду, когда страна развалится!

– Наше время еще не истекло, Леонид, – веско напомнил Суслов.

– Только это и утешает, – вздохнул Брежнев. Он подвигал плечами, словно разминая. Видимо, смущаясь порыва искренности, сказал самым деловым тоном: – Чтоб ты знал, я Егорычева подтягиваю. Хватит ему по Копенгагену шастать, у нас и внутренних дел навалом… А Пономарев теперь в курсе всего, учти.

– По «Ностромо»? – насторожился Михаил Андреевич.

Генеральный кивнул, шаря по карманам. Достал начатую пачку «Дуката», выщелкнул сигаретку и закурил, жмурясь от удовольствия.

– Первая за утро, – проворчал он, будто оправдываясь. – А чистка уже идет, Михаил Андреич. Думаешь, зря я МВД перетряс? Шелепин – не Щелоков, никому не спустит. Подгорного бы еще убрать, надоел хуже горькой редьки! Ну, этого я сам… На пенсию спроважу! И Полянский засиделся, и Гречко… Этого вообще убить мало…

Двери отворились с дубовой вкрадчивостью, пропуская двухметрового статного министра обороны.

– Здравия желаю! – пробасил он с высокомерной небрежностью, словно напоминая, что в войну командовал полковником Брежневым.

Леонид Ильич напрягся, но виду не показал. Лишь нехорошая улыбка тронула его губы.

За Гречко повалили остальные члены Политбюро – вальяжный Подгорный, простоватый Кулаков, незаметный Пельше. В сторонке присел Пономарев, с вечно недовольным лицом и будто на взводе – его конечности не знали покоя, а взгляд без остановки прыгал с людей на предметы и обратно, находясь в вечном поиске того, не знаю чего. Уголок рта Михаила Андреевича дрогнул, намечая улыбку: блестящая капля, почти неизменно висевшая над тонкими усами Пономарева, создавала впечатление, что у ее хозяина никак не кончится насморк.

Вскоре огромный кабинет наполнился сдержанным гомоном, шарканьем да покашливанием.

Суслов вглядывался в знакомые лица с новым, самому не ясным чувством – с каким-то болезненным пристрастием. Ведь наверняка двое-трое из них, если не больше, вечером станут врагами ему. Да и возможно ли вообще заговаривать о дружбе здесь, в этом зале, на самой высокой властной вершине?

Леонид удивил его сегодня. Вдруг так открыться, показать свои болевые точки… Но даже с Брежневым они не друзья, а товарищи.

«Напугал Леню «Ностромо», – усмехнулся Михаил Андреевич. Вот и оставил свою привычку – подбирать преданные кадры. Теперь приближает союзников, людей сильных, не привыкших спину гнуть да лебезить…»

– Пора, – сказал он, глянув на часы. – Без пяти четыре.

Генеральный секретарь постучал карандашом по графину, призывая к тишине.

– Товарищи! – неторопливо заговорил он. – Сегодня мы собрались здесь, а не в Кремле, поскольку заседание будет не парадным.

Легкий шумок растаял над столом.

– Товарищ Щербицкий не сможет присутствовать на сегодняшнем заседании по уважительным причинам, – заглянул генсек в бумаги. – Слово предоставляется товарищу Суслову. Можно с места, Михаил Андреевич.