Валерий Большаков - Новый путь [litres]

– Так точно. – Мои губы с усилием кривились в улыбке.

– Ну, ладно, комсорг, спокойной ночи! Хе-хе…

Постояв перед зеркалом, соображая, я развернулся и пошагал к «девочкам». Ох, и шуму будет… Зато лакуна внутри заполнится. Хоть на время.

Пятница 5 декабря 1975 года, день

Москва, Рублевское шоссе

Его кортеж никогда не нарушал правил, прокатываясь строго на шестидесяти в час. Леонида Ильича возили и втрое быстрее, а «красного кардинала» – ни-ни. Закон есть закон.

Суслов пожевал губами, взглядывая на московские окраины, плавно проплывавшие за окном «ЗиЛа‑114». Машина, как привязанная, следовала за ведущим «утюгом» – укороченной версией «114‑го» [42] «ЗиЛ‑117». . Еще один «утюжок» тащился сзади, прикрывая тыл.

– Товарищ Романов, – неспешно проговорил Михаил Андреевич, – а как выглядел этот ваш радетель?

– Наташа говорит, рыжий он и в очках. – Григорий Васильевич заметно нервничал. – Довольно высокий и молодой. Лицо симпатичное, держится раскованно…

А вот сам «хозяин Ленинграда» чувствовал себя неуютно. Правильно ли он поступил? Стоило ли ему выходить на главного идеолога? Сомнения читались на его лице, как текст крупным шрифтом, и Суслов сказал успокаивающе, тоном доброго доктора:

– Вы совершенно правильно поступили, Григорий Васильевич. Никто толком не знает, как зовут этого… хм… радетеля. В КГБ он проходит под кодовым именем «Ностромо». Его видели и горбоносым, с длинными черными волосами, и с короткими светлыми, и даже в образе блондинки! А теперь, вот, «Ностромо» порыжел. Талант, ничего не скажешь. Его ищут уже год, ищут очень осторожно, потому что «Ностромо» – настоящий советский человек. Сейчас я открою вам государственную тайну…

Романов снова напрягся, и «красного кардинала» разобрал смех.

– Не пугайтесь, Григорий Васильевич! Тайна не страшная, но болтать не рекомендую. – В его голосе прилило строгости. – «Ностромо» откуда-то знает будущее, вот в чем заключается секрет особой государственной важности. Он не гадает, не предсказывает, а именно знает – точно, четко, полно! С подачи «Ностромо» Андропов переловил всех, подчеркиваю – всех шпионов и предателей!

– Ничего себе… – пробормотал Романов, впечатляясь.

– А вы заметили, как ладно мы пережили неурожайный год? Почти без потерь для бюджета! А все ему спасибо – «Ностромо» предупредил нас еще зимой. Вот так-то! – Задумавшись, Суслов проговорил, словно размышляя вслух: – Знаете, я уже привыкаю к тому, что с человеком, отмеченным предиктором, можно в разведку ходить. Ведь «Ностромо» известно, кто в будущем скурвится, а кто проявит принципиальность и стойкость настоящего коммуниста. Так что поздравляю, вы еще один такой товарищ.

– Спасибо… – растерянно выдавил Григорий Васильевич.

– Не стоит, – кривовато усмехнулся Михаил Андреевич, подумав, что даже завидует своему визави. Ему-то не надо расти над собой да приневоливать косную натуру. – Да, и хотите совет? Лучше ничего не рассказывайте чекистам, вам же спокойнее будет.

– Да я только «за», – нервно усмехнулся Романов.

Лимузин плавно сбросил скорость, выкатываясь на обочину перед поворотом с «Кутузы» на «Рублевку». Ведущий «ЗиЛ» встал поперек трассы, машина заключения повторила его маневр.

– Случилось что? – снова запереживал «хозяин Ленинграда», выглядывая в окна.

– Пересадка, – заерзал Суслов. – Тоже, кстати, с подачи «Ностромо». Если, говорит, вы с товарищем Брежневым решитесь-таки навести порядок в стране, пойдете на жесткие меры – бдите!

Дверца щелкнула, отворяясь, и в салон заглянул офицер выездной охраны:

– Выходите, Михаил Андреевич! Григорий Васильевич, вас это тоже касается. Прошу!

Суслов с Романовым живо пересели в машину заключения. Двое спортивного вида парней, доселе равнодушно стоявших возле спуска в подземный переход, подбежали трусцой и юркнули в ведомый «114‑й».

– Воевать, так по-военному, как товарищ Ленин говаривал, – закряхтел Михаил Андреевич, устраиваясь на новом месте. – Я своей партийной реформой такую муть поднял, такое, извините за правду, дерьмо всплыло, что ребятки из «девятки» за мной строем ходят!

– Да нормальная реформа, – пожал плечами Романов. – За что там покушаться?

– Это для вас нормально, – проворчал Суслов. – А по стране столько первых секретарей царьками себя возомнили, что страшно делается… Поехали!

Кортеж тронулся, съезжая на Рублевское шоссе. «Красный кардинал» принюхался. В машине охраны витали запахи табака и почему-то ванили. Видать, какой-то сластена угостился…

– Михаил Андреич! – охнул ленинградский гость, вжимаясь от страха в кресло.

События закрутились, как кадры в ускоренной съемке. Защитного цвета «МАЗ‑205», серебряно поблескивавший выштамповками зубров на боковинах капота, разгонялся по встречке. Надсадный рев изношенного дизеля одолевал даже толстые дверцы и стекла машины заключения.

Охранник, сидевший перед Сусловым, торопливо забубнил, чуть ли не целуя тангетку рации, но поздно. Старенький самосвал вильнул, на всей скорости врезаясь в борт «ЗиЛа‑114».

Со взрывным грохотом, скрежеща раздираемым металлом, «МАЗ» вонзился передом в салон лимузина. Тонны горячей, крутящейся стали сцепились – и вздыбились, бешено вращая колесами в воздухе.

Оба автомобиля в этот жуткий момент вели себя как живые, погибающие существа, как два монстра, схватившиеся в неистовом поединке. Рыча, визжа, копотя синим дымом, плюясь черным маслом, они рвали друг друга и, даже завалившись в кювет, продолжали ворочаться и вздрагивать, словно в агонии.

– Гони, гони! Володька! – орал прикрепленный, провожая глазами место катастрофы. Место преступления.

Водитель, вжав голову в плечи, гнал. Мотор «ЗиЛа» ревел, словно звал на бой иных чудищ, притаившихся на дороге.

Потрясенный Суслов молчал, сжавшись, и лишь облизывал сохнущие губы.

– Дима, – каркнул он, – вызывай «Скорую», пожарную, всех!

– Уже, Михал Андреич! – резко обернулся Селиванов. Покачал головой и выдохнул: – Если б не пересадка…

«Красный кардинал» заторможенно кивнул, растягивая рот в зловещей усмешке:

– Зашевелились, с‑суки! Значит, верным путем идем, товарищи!

Воскресенье 7 декабря 1975 года, день

Первомайск, улица Дзержинского

Новость о присуждении мне премии разошлась, расползлась, как сметана из дырявого горшка. Рита помалкивала, даже Настя прилагала титанические усилия, чтобы не проболтаться, а школа все равно жужжала, как гигантский улей.

И только в свой единственный выходной я не маялся под гнетом всеобщего внимания. Редкие прохожие торопились себе мимо, никто не глядел мне вслед, шепчась украдкой, а я никуда не спешил. Гулял.