Степан Кайманов - Тьма и пламя. На бескрайней земле

Даже Изгой, неблагодарный гарг, предпочел остаться с принцессой.

Габриэль вздохнул. Он спас всех, кого можно было спасти. Он вернул все, что можно было вернуть. И остался один, словно затупленный клинок, выброшенный после сражения. Мэйт подивился тому, какие прекрасные метафоры может породить обида, и, вместо того чтобы погрозить богам, улыбнулся им, глядя в звездное небо. Пусть веселятся, пусть смеются. Они заслужили награду, подарив ему самое невероятное приключение в жизни — приключение, изменившее его навсегда. Неведомую магию, ради которой стоило покинуть острова. И когда он вернется на них, то непременно переложит их на бумагу. Должен переложить. В конце концов, чем он хуже Лиутберта Олберикса или Джериона Тиристэра?..

О да, ему будет о чем рассказать островитянам. Он расскажет им о смертельных схватках со сверами, о ночной битве с гаргами, об изнурительном бое с мудрецом. Но не только об этом. Он обязательно напишет о маге Готтилфе и волисте Сэте, чья непомерная ненависть сожгла их изнутри, превратив в чудовищ. Напишет о стойкости Лоис, о ее храбром муже, решившем спасти миркля из плена жестоких волистов. А после этого, несомненно, даст рукопись своему брату Барталду. И возможно, прочтя ее, тот перестанет вынашивать мысль о войне. Увидит, что бездари тоже заслуживают мира и счастья. Поймет, что далеко не все они — глупцы и убийцы. Как это понял он, мэйт Семи островов.

Конечно, он поведает о доброте Лени, об отваге Элизабет, о талантах Ивы, не забыв воспеть красоту каждой из них. Естественно, последнее вряд ли понравится ноби Бруне, не без радости подумал Габриэль, улавливая знакомый запах ромашки. Он хотел повернуться, но передумал, давая принцессе возможность подкрасться.

Она вошла тихо, осторожно — как входят в покои к спящему, не желая его разбудить. Почти беззвучный шаг. Еще один. Шорох одежды. Шелест волос.

Она остановилась, поднимая волну кисловатого аромата… желания. Ее ладони — ее горячие ладони — легли на его обнаженную грудь и шелком, едва касаясь, начали скатываться, сомкнувшись на его животе.

Габриэль медленно повернулся, стараясь не разрушить нежные объятия. И впервые увидел распущенные волосы принцессы. На ней была тонкая, почти прозрачная ночная рубаха, под которой темнели сосочки; за Эли лежал зеленый плащ с капюшоном.

Принцесса встала на цыпочки и поцеловала его, укусив за нижнюю губу. А мэйт запустил пальцы в темные локоны ее волос, чувствуя, как в нем от возбуждения бурлят кровь и магия. Он положил ей ладони на плечи, провел ими до локтей и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне кажется, я тебя люблю, — сказал он, опуская руки к ее бедрам.

— Кажется? — улыбнулась принцесса, заставляя его оробеть.

— Нет, в смысле… — растерянно начал Габриэль, не понимая, что с ним происходит. — Я никогда никому не говорил… — Ему удалось унять нахлынувшее волнение, и он наконец произнес так, как хотел: ясно и уверенно: — Я люблю тебя, принцесса Элизабет.

Принцесса поцеловала его в ответ. И кончиками пальцев сдвинула рубаху, оголяя плечи, которых тут же коснулись губы мэйта. Рубаха скатилась к ее ногам, и через мгновение мэйт ощутил, как грудь принцессы, ее твердеющие сосочки касаются его груди. Жаркие ладони принцессы опять оказались у него на спине — как тогда, в темном зале гор Бэй-Цэнга. Но сейчас… Он не глядя и спешно сорвал с себя набедренную повязку, не желая, чтобы его руки расставались с телом принцессы хотя бы миг. И поцеловал ее в шею, провел кончиком языка до мочки уха. Потом коснулся губами щеки, ныряя в море густых запахов ромашки и желания.

Мэйт поднял Эли на руки. Принцесса, улыбаясь, обхватила его за шею, лаская его волосы. Он посмотрел в ее счастливые глаза, на ее упругие груди, на ее животик, скользнул взглядом ниже, сгорая от желания. Как долго он мечтал об этом моменте! И вот теперь — она, обнаженная и желающая его так же, как и он ее, лежала у него на руках.

Габриэль осторожно опустил ее на топчан. И принцесса сама увлекла его за собой. Опершись на руки, он поцеловал ее набухший сосочек, потом другой. Эли начала постанывать. А он, осыпая ее горячее от возбуждения тело поцелуями, опускался все ниже и ниже.

Ее пальцы — в его волосах. Ее груди, ее лоно, ее стоны… Принцесса слегка дернула его за волосы, привлекая к себе, словно желая накрыться им, как покрывалом. Давая понять, что готова. И он понял ее без слов, поднимаясь, нависая над ней — желая ее так, как никого никогда не желал.

Эли вскрикнула, закусила губу, закатывая глаза от наслаждения. Ее ладони легли на его бедра, напряженные от движений. Она начала стонать громче, потряхивая головой. Горячие пальцы скользили по его плечам, царапали его спину. Потом она обхватила его ногами, покачивая ими вместе с его бедрами…

Мэйт сдерживал себя из последних сил. Но позволил себе взмыть на вершину наслаждения только тогда, когда на ней оказалась принцесса. Эли вновь вскрикнула, вонзив ногти ему в спину. Он еще несколько раз качнул бедрами и, пьяный от удовольствия, рухнул на топчан.

Стало жарко. Принцесса лежала на спине, чуть подогнув ноги в коленях. Но, заметив на себе взгляд, перевернулась на бок, прижавшись к его руке. После чего опустила ладонь ему на грудь и улыбнулась. Мэйт почувствовал, как колотится ее сердце.

— Я тоже тебя люблю, мэйт Семи островов, — прошептала Эли, прикрывая глаза.

Мэйт запустил пальцы в ее волосы, ощущая себя самым счастливым человеком во всей Андрии.

За окном было тихо; пахло ромашкой и любовью. Прекрасная и желанная принцесса лежала рядом, прижавшись к нему горячим обнаженным телом. Не хотелось думать ни о чем на свете. Ни о наемниках Райвина, идущих по их следу. Ни о грядущем походе в окружении шэн-линов. Ни о… скорой разлуке.

Эта чудесная ночь должна была принадлежать только им, мэйту Семи островов и гардийской принцессе.

Путь до Пантала занял неделю, и она показалось мэйту самой скоротечной из прожитых. Пролетела мгновением. Боги, если бы он только мог повернуть время вспять, то поступил бы так, не раздумывая. А затем снова. И снова. И снова. Чтобы вернуться на семь суток назад — в тот момент, когда караван покинул Нианзу.

Днем они с Эли помогали механикам следить за шэн-линами, опаивали их, а ночью…

Каждую ночь они занимались любовью, пока оставались силы, а потом, прижавшись друг к другу, смотрели на звезды. И это были самые прекрасные ночи в его жизни. Ночи, пахнущие ромашкой. Ночи, полные нежности, ласк и… настоящей любви.

Габриэль стоял на вершине холма, приобняв Эли, и с ненавистью смотрел вниз. На уродливый маяк с нелепой, похожей на раковину моллюска чашей для путеводного огня. На старые и ветхие городские ворота. На грязно-красные крыши мелких домов. На густой белый дым, идущий из печных труб. На серые корабли и лодки у причала.