Степан Кайманов - Тьма и пламя. На бескрайней земле [litres]

Воспоминания, полные заботы и теплоты, затеняли боль, словно заговор. Держали в сознании, на краю черной пропасти, не позволяя рухнуть во тьму и повиснуть на жестоких руках бездарей. Но реальность, увы, была куда сильнее счастливых воспоминаний. Радостные детские крики сожгли до пепла животворящие страницы прошлого, возвращая боль. Боль и жар.

– Миркля! Миркля ведут!

– Погорельца поймали!

– Староста Мекей миркля ведет!

Габриэль вскинул голову, словно пытаясь пробить, прожечь взглядом повязку и увидеть среди возбужденной ребятни Итана. Но повязка была слишком толстой, чтобы разглядеть сквозь нее хоть что-нибудь. Тогда Габриэль стал прислушиваться в надежде уловить детский голос сына охотника. Проклятие! Ни один из них не походил на голос Итана.

Итан и его мать могли убедить старосту в том, что тот схватил совсем не Погорельца. Лоис точно знала, как выглядит Погорелец, а смышленый Итан, желая спасти сельчанок от колдовского вихря, наверняка догадался, что его спутник не может быть Погорельцем.

Габриэль поник головой, понимая, что цепляется за гнилую соломину. Даже если Итан и Лоис за него заступятся, даже если староста прислушается к их мнению, это вряд ли что-то изменит. Потому что он, мэйт Семи островов, все равно останется мирклем – чудовищем, рожденным от демонов. И спасение десятилетнего мальчишки от сверов, и схватка с колдовским вихрем, и освобождение бедной женщины, которую все уже считали мертвой, – никакая из перечисленных заслуг не притупит ненависть бездарей к магам.

Надрывались псы. И те, что шли рядом, и те, что бесились вдали. Сельская ребятня продолжала галдеть, бегать, скакать вокруг Габриэля, гоняя тяжелый горячий воздух. Мэйт представил, как они гримасничают, как с угрозой потряхивают кулачками, и ему стало так тяжко, что захотелось взвыть. Но мешал проклятый кляп – вонючий клок ткани, не позволяющий дикому крику вырваться на волю. В отличие от Девена сельские дети не исходили страхом при виде миркля. Воздух трещал от радости и возбуждения, как трещит он во время встречи двух возлюбленных.

Радостный детский гомон вдруг обвил тревожный шепот. Пши-и – два десятка голосов зашумели, зашелестели, как море. И среди них не было знакомого. Ни голоса Лоис, ни голоса Итана. Где же они?.. Габриэль прислушался и подумал, что, наверное, сын охотника нянчился со щенками, и ему не было дела до того, кого схватил староста Мекей. Или плакал в объятиях любящей матери. А та в свою очередь оплакивала погибшего мужа. Но ведь были еще две сельчанки на холмах? Хотя… на них надеяться глупо. Они были напуганы и вряд ли поняли, что произошло. Гудящий вихрь – и человек, прыгнувший в него. Вот и все, что они видели. Быть может, даже не видели.

– Погорелец.

– Молод-то как.

– Нашей кровушки напился, вот и молод.

– Тьфу, демонча.

– Кончились бедушки-то.

Мэйт усмехнулся. И озлобленно, с наслаждением подумал, что сельские беды закончатся лишь тогда, когда Готтилф испустит последний вздох. От этой мысли опять закипела, забурлила магия. Впервые с момента пленения Габриэлю сделалось хорошо, спокойно. Ничего, ему лишь надо набраться сил, заговорить раны, и тогда он пережжет веревки, освободится и убьет и изверга Роя, и труса Девена, и старосту Мекея! И если боги не станут мешать, сожжет все село дотла! Пронесется по нему смертоносным огненным смерчем, по сравнению с которым колдовство Готтилфа покажется бездарям милосердным.

Габриэля что-то больно ударило в грудь – видимо, кто-то бросил в него камень. Он ожидал еще ударов, но вмешался староста. В том, что за живого мага полагалась награда от Волистрата, были свои преимущества.

– Мелба, а ну усмири своего сорванца, а не то я сам его усмирю!

– Может, его еще в задницу поцеловать! – заявил кто-то, и стало тихо. – В яму его!

– Прав он! В яму! В яму!

– Ты, Губа, прежде чем советы давать, просохни сперва! – осадил его Мекей.

– Что?!! Ты мне… Да, может, ты с ним заодно?

Габриэль ощутил, как забурлила злоба. Вдруг послышался глухой удар, потом в темноте что-то крупное шлепнулось наземь. И вновь сделалось тихо; лишь собаки продолжали рвать глотки. Староста или Губа?.. У первого был мотив сохранить пленнику жизнь, второй без промедления его бы убил. К счастью, без сознания на землю свалился Губа – очевидно, тот самый охотник, рискнувший дойти до Дальнего берега.

– Ну, кто еще желает что-то сказать? – спросил Мекей и с угасающей яростью произнес: – Пусть говорит сейчас. Или вы хотите избрать другого старосту, ослушаться указа Волистрата и пойти против Лита? Тогда берите его! Он ваш! Давайте? Аб, у тебя Погорелец отнял брата. Ларк, Погорелец потравил твоих коров. Мардж, миркль сжег твой дом на окраине села. Уверен, у многих из вас найдется повод поквитаться с ним. Ну? Что же вы?

Мощные руки отпустили Габриэля. Он закачался от усталости и похолодел от страха в ожидании жестокой расправы. Мэйта затошнило, когда он представил, как взбешенная толпа, словно стая псов, срывается с места, валит его на землю и с криками начинает колотить кулаками, пинать. Но, похоже, никто не рискнул воспользоваться страшным предложением старосты. То ли все опасались его тяжелого удара, то ли никому не хотелось ослушаться указа Волистрата и прогневать Лита. Так или иначе, никто не бросил даже камень в сторону Габриэля.

– Нельзя его в яму, издохнет он там быстро. – Габриэля развернули, демонстрируя сельчанам его израненную спину. – В сарае его запрем. До приезда волистов.

– Конечно, – озлобленно вздохнул Рой.

– И сверов надо того… рядом посадить, чтобы не убег, – проскулил Девен.

Габриэля опять повернули, словно чучело.

– Подлатать его надо и напоить, а то и без ямы издохнет, – сказал староста. – Нири?

– А чего я? – испуганно спросила женщина. – Я к нему и пальцем не притронусь. Пусть хоть и умрет.

– Отом? Панси?

Никто не ответил. Лишь ехидно засмеялся Рой. Этого мясника нужно прикончить первым, подумал мэйт. Рой будто услышал чужую мысль и тяжело хлопнул Габриэля по плечу.

– Ладно, сам этим займусь, – хмуро сказал староста и подтолкнул Габриэля.

Рой запыхтел, точно свер. Мэйт повиновался и пошел под нарастающий шепот толпы.

– Все могло быть гораздо хуже, – спустя некоторое время сказал староста, продолжая вести Габриэля. – Мог и не удержаться народец-то. Порвали бы тебя на куски. И, положа руку на сердце, были бы правы. Я и сам с большим удовольствием выпустил бы тебе кишки и намотал бы их на кулак, но проигрался тут люто. Много должен. – Староста тряхнул мэйта, будто надеялся, что из него сейчас со звоном посыплется золото. – Теперь главное, чтобы кто-нибудь из сельских бучу не поднял до приезда волистов.