Ричард Кнаак - Право крови [litres]

– Я слышу лишь голоса обитателей джунглей, – покачав головой, откликнулся Ульдиссиан, – да еще шелест ветра, и тот уже утихает… а больше не слышу ничего .

Губы Люциона зашевелились, но теперь демон вовсе лишился голоса. Чешуя под пальцами Ульдиссиана подалась, уступая место пустоте. Тело демона стало прозрачным, жуткая морда исказилась от ужаса: он и понимал, и не понимал, что с ним творится. Повторить проделанного Ульдиссианом не сумел бы никто из людей. Из людей … но не из нефалемов.

Вот так, волею Ульдиссиана, демон в конце концов и обернулся ничем .

Сын Диомеда замер, словно по-прежнему сжимая в руках горло врага, затем не спеша разогнул скрюченные пальцы и уставился на собственные ладони, как будто в них заключалась некая великая истина. В поисках этой истины он не сразу заметил человека, осторожно приблизившегося со спины. Заранее зная, кто это может быть, Ульдиссиан неторопливо обернулся, но, несмотря на его спокойствие, Ром вскрикнул и поспешил отскочить на добрых пять-шесть шагов назад.

– Прости меня, мастер Ульдиссиан! Приближаясь к тебе этаким образом, я никакой измены не замышлял! Просто… ну да, просто ты замер так странно…

– Все в порядке, Ром. Все в порядке.

– То есть, все кончено? – уточнил партанец. – А демон? Он мертв?

– Нет, его просто не стало . Совсем.

Ответ привел Рома в еще большее недоумение.

– Исчез демон. Исчез навсегда, – со вздохом пояснил сын Диомеда. – А с нами все хорошо.

Однако, успокаивая Рома, Ульдиссиан знал: все обстоит как раз наоборот. Вокруг по-прежнему полыхали отсветы огненных трещин в земле, повсюду лежали вырванные с корнем кусты, и деревья, и, что еще хуже, тела многих и многих, последовавших сюда за ним. Некоторым явно было уже не помочь, однако имелись среди них и те, кто еще цеплялся за жизнь…

Без раздумий отстранив с пути Рома, Ульдиссиан двинулся к первому из пострадавших. Лицо раненого казалось смутно знакомым, но знаком Ульдиссиану он был лишь как один из партанцев. Однако и этого оказалось вполне довольно: от одной мысли о его страданиях, страданиях живой души, на высохшие глаза Ульдиссиана вновь навернулись слезы.

Склонившись над раненым, сын Диомеда потянулся к нему, чтоб хотя бы уложить его поудобнее… и под его ладонями замерцал неяркий свет.

Партанец, ахнув, вдохнул полной грудью. Не ожидавший этого, Ульдиссиан едва не отдернул рук, но тут же заметил, что синяки и ссадины на лице раненого исчезают, сходят на нет. Плечо, изогнутое так, будто рука вывихнута из сустава, тоже само собою пришло в порядок.

Ульдиссиан не отнимал рук, пока последняя из ран не затянулась, а дыхание партанца не выровнялось. Поднявшись, он увидел вокруг прочих партанцев, в благоговейном восторге уставившихся на него.

Потянувшись к женщине с кровоточащей раной поперек лба, Ульдиссиан проделал все то же самое с нею, а когда убрал руку, от ее раны тоже не осталось ни следа.

Тогда он двинулся от человека к человеку, от окружающих к тем, кто лежал распростертыми на земле. При этом он старался отыскать среди них тех, кто нуждался в его помощи больше всего, дабы помочь им в первую очередь.

Сколь долго все это продолжалось, он понял, только заметив первые проблески дневного света среди густой листвы. За ночь Ульдиссиан невероятно устал, но сердце его переполняла буйная радость. Ему удалось помочь всем, кому можно было помочь, сколько бы Лилит ни утверждала обратное. Этот триумф радовал Диомедова сына даже больше победы над Люционом.

Однако стоило ему, наконец, подойти к Серентии, вся его радость развеялась, будто туман. Все это время Серентия не выпускала из рук головы Ахилия. Как-то раз, посреди ночных трудов, Ульдиссиан едва не свернул к ней, да муки совести не позволили: ведь друг погиб, пытаясь спасти его… и, мало этого, сын Диомеда понимал, что помочь Ахилию не в его силах.

Рядом с влюбленными, скорбно склонив голову, стоял тот, кого Ульдиссиан тоже уже не чаял увидеть среди живых. Бледный не менее, чем мертвый лучник, Мендельн кивнул подошедшему брату.

– Ты смог. Она солгала.

– Солгала, это верно.

Ульдиссиан собрался было расспросить Мендельна, что делал он в последние минуты битвы, но тут Серентия подняла на старшего из сыновей Диомеда умоляющий взгляд.

– Ульдиссиан… неужели здесь уже ничего…

Правду сказать, в эту ночь он уже раз попробовал совершить невообразимое. Один раз попробовал и не сумел. И даже не слишком был огорчен неудачей, пусть даже она лишала друзей последних надежд.

– Ничего. Прости… ничего.

Серентия понимающе кивнула. При виде ее горя сердце Ульдиссиана заныло сильнее прежнего.

Мендельн бросил взгляд за плечо брата, туда, где партанцы складывали громадный костер, готовясь сжечь тела мертвых – таков уж был их обычай.

– Их следовало бы похоронить в земле, – сказал он, пристально глядя на Серентию с Ульдиссианом. – По крайней мере, Ахилия – уж точно. Что скажете?

Пусть и слегка встревоженный твердостью Мендельна, Ульдиссиан согласно кивнул. По серамским обычаям покойных действительно хоронили в земле – кроме тех, кого погубили моровые поветрия.

Однако такое решение следовало принимать не ему.

– Серри… Серентия, тут выбор за тобой.

– Да. Он предпочел бы лечь в землю, стать частью если не леса, то джунглей, – без колебаний отвечала дочь Кира.

Мендельн печально улыбнулся.

– Я знаю неподалеку как раз подходящее место…

К месту погребения братья несли Ахилия сами, сопровождаемые одной только дочерью Кира. Ром и еще двое-трое тоже хотели отправиться с ними, но Ульдиссиан не позволил. Тут дело было глубоко личное.

Мендельн шагал впереди. Проделав недолгий путь сквозь густой подлесок, брат Ульдиссиана остановился на цветущей полянке, окруженной высокими раскидистыми деревьями. Невдалеке слышалось журчание ручья. Все вокруг дышало необычайным покоем. Указанное братом место понравилось Ульдиссиану с первого взгляда, и Серентия тоже сочла выбор Мендельна верным.

Вооружившись киркой и лопатой, одолженными у партанцев, братья принялись рыть могилу. Поразмыслив, не стоит ли дать отдых рукам и пустить в ход вновь обретенную силу, Ульдиссиан решил, что Ахилий достоин большего. Земля оказалась мягкой, податливой на удивление. Вскоре могила достигла такой глубины, что никаким пожирателям падали до тела не докопаться.

Бережно уложив охотника на дно ямы и засыпав землей, сыновья Диомеда и Серентия замерли над могилой в молчании. Никто из них не проронил ни слова, ибо никакие слова тут к случаю не подходили – по крайней мере, в этом все трое были меж собою согласны. Сейчас с уходящим прощались их души, и каждый по-своему провожал его в последний путь.