Ричард Кнаак - Право крови [litres]

Молчание нарушила Серентия. Повернувшись к Ульдиссиану, темнокосая девушка уткнулась лицом в его грудь и зарыдала, а Ульдиссиан обнял ее, как младшую сестренку в последние дни болезни. Мендельн тем временем учтиво отвернулся, негромко бормоча вслед Ахилию какие-то последние напутствия…

Вот так… так прощание с другом и завершилось.

Проводы в последний путь погибших партанцев заняли весь день. Естественно, Ульдиссиан с братом и дочерью Кира тоже участвовали в похоронах. Смерть каждого ранила в самую душу, но больнее всего оказалось прощание с теми, кого он знал и помнил. Вопреки всем стараниям Ульдиссиана, среди погибших оказалась и Барта. Сердце ее не вынесло гибели сына, и после боя Барту нашли бездыханной, с телом мертвого мальчика на руках. На лицах обоих отражалась тихая умиротворенность вкупе с любовью друг к другу. Обоих – и сына, и мать – сожгли вместе, на общем костре, дабы не разлучать их и в смерти.

Едва оба исчезли из виду за стеною огня, печать Ульдиссиана снова сменилась бешеной яростью. Яростью на Лилит, на Люциона, на всех, подобных Церкви Трех и Собору Света, заботящихся лишь о собственном превосходстве над прочими, во что бы оно ни обошлось.

Как ни старался Ульдиссиан, но унять этой ярости не сумел. К тому времени, как последнее тело было надлежащим образом предано огню, а свет дня начал меркнуть, он понял, что должен сделать, на чем сосредоточиться в первую очередь.

– Мендельн, с Церковью Трех нужно покончить, – сказал он, оставшись с братом наедине. – Возможно, мысль и безумная, но я положу на это все силы и не успокоюсь, пока не сровняю их Храм с землей. Слишком уж много горя они причинили всем нам.

Он ожидал, что брат примется его отговаривать, но вместо этого Мендельн сказал только:

– Хорошо. Как пожелаешь, Ульдиссиан. Что бы ты ни решил, я всегда буду рядом.

Как ни обрадовался Ульдиссиан его ответу, но завершить разговора на этом не мог.

– Мендельн… скажи, Мендельн… что с тобой происходит?

На лице брата впервые за долгое время мелькнула тревога.

– Не знаю, – отвечал Мендельн, совладав с чувствами и снова приняв прежний, бесстрастный вид. – Могу сказать лишь одно: происходящее больше меня не пугает… и я помогу тебе всем, чем оно позволяет помочь.

В глазах брата Ульдиссиан не заметил ни крупицы лукавства – одно только чистосердечие. Как ни хотелось потребовать от Мендельна продолжения, он понимал: дальнейший разговор ведет за грань, переступить коей ни один из них пока не готов. Ни на чем не настаивая, он попросту хлопнул Мендельна по плечу, и брат с радостью, с облегчением перевел дух.

– Большего я и пожелать бы не мог, – сказал старший из братьев.

Он полагал, что Серентия примется осуждать его за одну мысль об этаком деле – тем более, что Ахилий уже поплатился за нечто подобное жизнью, – однако гибель охотника, напротив, прибавила дочери торговца твердости духа. Услышав, что замышляет Ульдиссиан, она согласилась с ним без колебаний.

– Из-за них погиб мой отец. Из-за них погиб и Ахилий, любивший меня до безумия, а ведь сама я полюбила его так недавно… Если ты хочешь покончить с Церковью Трех и с Собором, то… я с тобой, Ульдиссиан, я с тобой! Об одном лишь прошу: научи меня всему, чему сможешь, чтоб я смогла выйти на битву в первых рядах и расплатиться с ними за все, что они натворили!

Такой пыл не на шутку встревожил Ульдиссиана: ему отнюдь не хотелось, чтобы Серентия, без оглядки ринувшись навстречу опасности, раньше времени воссоединилась с погибшим возлюбленным. Так бы он ей и ответил, однако Серентия вдруг повернулась к уцелевшим партанцам и закричала:

– Ульдиссиан сказал свое слово! Церковь Трех должна заплатить за все свои злодеяния! Мы обратим их главный Храм в развалины! Кто с нами?

На миг все вокруг стихло, но едва Ром с остальными поняли, о чем речь, толпа разразилась дружными, исполненными решимости кличами.

– Долой Церковь Трех! Смерть жрецам-церковникам! – загремело над джунглями.

– Кто-нибудь должен отнести весть остальным! – заорал бывший разбойник и вор. – Они охотно к нам присоединятся!

Вот так, то, о чем с горечью размышлял Ульдиссиан, нашло отклик в людях и ознаменовало начало народного восстания. С изумлением глядя на то, что сам же и сотворил, он – вот странность! – ничуть не жалел об общем накале страстей. На его взгляд, все эти люди были ему вовсе не паствой, но спутниками, товарищами по несчастью, имевшими такое же право на справедливое мщение, как и он сам… пусть против них встанут хоть демоны, хоть любые другие потусторонние силы.

– Этот мир – наш, – пробормотал он.

Слова Ульдиссиана немедля привлекли внимание крикунов. Все разом умолкли, чтоб лучше слышать.

– Этот мир – наш, а мы – его дети! Наши судьбы навек сплетены воедино! – чуть поразмыслив, продолжал он. – А главное, мы – сами себе хозяева! Распоряжаться нашей жизнью властны только мы и никто другой! Это наше право по рождению, точно как и силы, растущие внутри нас, наши по праву крови !

Над толпой вновь загремели возгласы ликования. Сделав паузу, позволив партанцам выкричаться, Ульдиссиан поднял руки, прося тишины.

– Ром! – окликнул он бывшего разбойника. – Среди вас еще есть те, кто в джунглях с пути не собьется?

– Есть, как не быть, мастер Ульдиссиан! А если они не смогут, так я разберусь!

– Выступаем с рассветом. Направляемся к городу, называющемуся Тораджей. Мендельн, большой там город?

– Не Кеджан, разумеется, но и не так уж он мал, – поразмыслив, ответил брат. – Да, для начала вполне подойдет.

Он понимал, что на уме у брата. Для столкновения с Церковью, а после, весьма вероятно, с Собором и кланами магов, понадобится намного, намного больше людей. Ульдиссиан не сомневался: те, кто охотно примет то, с чем он придет к ним, в Торадже найдутся наверняка.

Однако противники там тоже наверняка найдутся… а значит, Тораджа, вдобавок, станет для мятежников первым испытанием сил, полем первого боя… или же братской могилой.

– Значит, идем в Тораджу, – подытожил Ульдиссиан. – А несколько верховых пусть скачут назад и сообщат всем партанцам, кто пожелает слушать, что мы с нетерпением ждем их там! Пусть направляются прямо туда, так им и передайте!

– С вестями я сам поеду, мастер Ульдиссиан! – решительней прежнего откликнулся Ром, а еще трое с не меньшей охотой поддержали его.

– Тогда вам четверым гонцами и быть. Ну, а вы, остальные, запомните: выступаем с рассветом!

Горожане снова возликовали, несомненно, представив себе, как твердой поступью шествуют по всему миру, увлекая за собой неисчислимые толпы новообращенных, рвущихся в бой за правое дело. Мешать их радости Ульдиссиан даже не думал, однако прекрасно понимал: все вполне может обернуться совершенно иначе.