Анастасия Вихарева - Выжить и вернуться

Или, наконец, поверит в Катькину любовь… Или успокоится и женится на практикантке…

Вышел его брат. Обнаружив во дворе Любку, он присвистнул.

– Закрой дверь с той стороны! – грубо сорвался Мишка. – Скажешь слово, я тебя убью!

Потом виновато взглянул на Любку и снова промолчал.

Зато почти сразу, как брат Мишки скрылся за дверью, во двор выскочила практикантка, которая теперь была медсестрой. У нее даже своя квартира была, в которой она жила с молодой учительницей начальных классов. В том же доме, во второй половине жила еще одна учительница, тоже начальных классов, и девушка, которая приехала работать зоотехником. Все сельские парни теперь дневали и ночевали у них, не обращая внимания на девчонок, которые мечтали обратить на себя внимание. Парни как будто вычеркнули их из списка живых, не рассматривая в качестве потенциальных подруг. Даже в клуб на танцы не приходили, как раньше.

Медичка с изумленным лицом бросилась к ним, с восклицанием:

– Миша, мы тебя потеряли! Что ты тут сидишь один?

Она как будто не заметила Любку, делая вид, что ее нет. Даже не взглянула. И сразу схватила Мишку за руку и потащила на себя. Наверное, Любка в этот момент ей позавидовала, она дотронуться до Мишки не могла, а хотелось. Взять его за руку, заглянуть в глаза, сказать что-то такое, чтобы он понял, как он ей дорог, и что два года – это немного, две зимы и два лета, и попросить, чтобы он ей обязательно написал, потому что сама она никогда не решиться.

Она его понимала. Шла война, в далекой и чужой стране умирали самые красивые и сильные ребята. В их село, в один год, в одно лето, как раз, когда Любка перешла в седьмой класс, начали привозить цинковые гробы, не позволяя открыть. Их было уже шестнадцать. Гробы привозил офицер в зеленой праздничной форме и несколько солдат.

Пожилые люди говорили, что такого не было даже в войну.

Сначала на похороны собирались всем селом, а потом только близкие, как будто их старались похоронить тайно, в тот же день. Иногда о похоронах узнавали через день или два. Многие перед этим весной и осенью вернулись раненные, искалеченные, невменяемые, много пили и бросались на всех, кто пытался им помешать или остановить, будто обвиняя односельчан.

Село сразу притихло и состарилось, как вдова. Об убитых старались не вспоминать. В армию уже никто не хотел, ее боялись и не гордились. Никто не понимал, зачем нужна эта война, если на нас не нападали, и зачем отстаивать интересы партии, которую не поддерживал народ, убивая наших ребят. Наверное, люди в Афганистане не хотели жить, когда хлеб приходилось покупать по талонам, когда в магазине полки были пустыми, когда все было дефицитом – и обувь, и одежда, и продукты. А про мебель и бытовую технику никто даже не заговаривал.

Как-то враз, сразу, как начали привозить цинковые гробы, вдруг началась миграция. Никто из тех, кто закончил школу, не вернулся в село. Теперь все старались или поступить в институт, или пристроиться в городе – и село вдруг поняло, еще неосознанно, что есть город, а есть они, полностью зависимые и ненужные, которых можно вот так, пустить на мясо. Об этом начали говорить вслух, понимая, что злая воля им раскроила череп. Те шестнадцать вернувшихся в цинковых гробах ребят должны были по весне приступить к работе в колхозе и на ферме. На тех, кто вернулся с ранениями, надежды не было никакой – они или вообще не выходили на работу, или бросали технику и пили. Или уезжали. Работа на тракторе или на машине в селе вдруг стала позорным клеймом. Таких ребят забирали в танковые войска, а после в Афганистан отправляли в первую очередь. Этой осенью лишь пятеро после восьмого класса поступили в училище на водителей, и ни один на тракториста.

Мать сильно переживала за Сережу, который служил на Монгольской границе, и за Лешу, которого в армию должны были забрать после восьмого класса. Сестра одноклассника Витьки, которая тоже служила в армии медсестрой – в Кабуле, им там много платили, положение у них было тяжелое, и когда ей предложили, согласилась – вернулась, поседев, и долго не выходила из дома. Инга и Любка заходили к ней, чтобы порасспросить об этой стране, в которой даже зимой стояла жара под сорок градусов, и всюду была пустыня, и видели, как она плакала, вспоминая раненых.

Ей снова стало больно, как в тот Новый год…

Мишка встал, выдернул руку из рук медички, ничего ей не ответив. На Любку он больше не смотрел. Теперь во двор вышли еще люди, лица у всех были веселые. Любка поторопилась уйти, на проводы ее никто не приглашал. Она вышла за калитку, поднялась в библиотеку, которая находилась рядом с Мишкиным домом, взяла первую попавшуюся книгу, села за дальний стол, открыла ее, уставившись в пространство и почувствовала, как слезы бегут и бегут по лицу и капают на страницы, размывая буквы. Течь слезам Любка не мешала, наоборот, думала обо всем, что могло помочь выйти им наружу, прислушиваясь к тому, как щемит сердце и непонятная, ускользающая от взгляда боль растекается где-то ниже сердца.

В библиотеке она просидела до самого закрытия. Не сдвинувшись даже тогда, когда мимо окон проехал украшенный лентами автобус, собирая призывников. Сдавило грудь, ей вдруг захотелось закричать и завыть в голос. И она завыла, заметив, что библиотекарша, увидев в окно автобус, быстрым шагом вышла в зал с рядами книг, плотно затворив за собою дверь – ее брат пропал без вести, о нем полгода никто ничего не знал, а в военкомате молчали, успокаивая, что, мол, еще напишет, и что там, в Афганистане, с почтой всегда перебои.

Полчаса им обеим хватило. Библиотекарша вышла с красными глазами.

– Люб, чай будешь? – спросила она, улыбнувшись.

– Буду, – ответила Любка.

– Сережа пишет? – она отвернулась к печке, на которой стояла плитка с чайником.

– Пишет, – ответила Любка, вытерев глаза. – Он на границе служит.

– Повезло… – библиотекарша всхлипнула. – А что тогда плачешь?

– Дома… проблемы, – скрыла Любка причину своих слез. Наверное, ее любой бы осудил. Мишке она была никто, и не имела права его оплакивать.

– Бери сахар, – пододвинула библиотекарша сахарницу. – Поверь, все проблемы ничто, по сравнению со смертью, когда уже ничего, ничего нельзя изменить. Ты меня напугала.

Она улыбнулась.

Больше они не разговаривали, думая о своем. Любка представляла, как Мишка едет сейчас со своими одноклассниками по знакомой дороге в райцентр, и как все они стараются не говорить об Афганистане, скрывая свой страх, и, наверное, вспоминают школу, успокаивая себя, представляют, какая она, армия, что их ждет, и думают, будет ли их кто-то ждать.

Потом, когда Вале и практикантке начали приходить письма, она записала адрес и послала Мишке одно письмо. Так, ни о чем, спросила, как дела, рассказала, что после Нового года, как раз перед рождеством, вернулся Сережа и снова работает в лесничестве, и сразу решил жениться на Ольге Ивановне, закройщице, и что теперь они живут с ними. Но Мишка не ответил. Понимая, что в армии всегда ждут писем, на этот раз Валя отвечала ему, и он писал ей иногда два раза в неделю. Медичке письма приходили реже. Наверное, о том, что Валя продолжает встречаться с Данилой Васильевым, а медичка с инженером, который приехал в колхоз по распределению после института, они не сообщали – письма продолжали и продолжали приходить.