Анастасия Вихарева - Выжить и вернуться

Такой сладкий поцелуй с привкусом шоколадной конфеты… И обнимал так крепко, словно хотел раздавить…

– Дай мне адрес, – попросил он.

– Зачем? Забудешь!

– А если нет? Я письмо напишу…

– О, моя остановка, через сорок минут, – Любка прочитала название знакомой станции. Поезд стоял всего лишь минуту и тронулся.

– А может, приедешь ко мне в Пермь? Я там все лето буду. Я тебя с сестрой познакомлю, – предложил Игорь, заметив, что Любка торопливо собирается.

– Вряд ли… Но ты пиши, я отвечу, – согласилась Любка. – Впрочем, нет, не надо, – вдруг одумалась она, вспомнив, какое тяжелое над нею висит бремя. Навредить Игорю не хотелось. – Пусть это останется приятным воспоминанием! Так надо, поверь.

– С ума сошла? – помрачнел Игорь.

Любка взглянула на Игоря, сравнивая свои чувства к нему с теми, которые испытывала к Мишке, Гоше, к Юрке и Лехе… Нет, сама она не стала бы искать его. Чувства были вполовину меньше и не поднимали желаний. Приятно, что он ухаживал за ней, но благодарность, всего лишь благодарность исходила от нее в этот момент. Стоило ли продолжать отношения, у которых не было будущего?

– Наверное, это неправильно пытаться полюбить парня, который красиво одевается и преуспел в жизни, – объяснила Любка. – Чувствую себя не искренней.

– Тебе не понравилось, как я целуюсь? – расстроился Игорь.

– Понравилось, – призналась Любка. – Но не так, как с парнем, который меня бросил. Когда он меня целовал, мне хотелось его съесть. Он все еще где-то в моем сердце, которое ужасно переживает. Мы провели вместе всего один вечер, перед отъездом.

– Понятно, – бросил Игорь. – Ну, счастливо тебе. Я рад, что ты не стала ничего придумывать.

– Прости, – уже в дверях, раздумывая, правильно ли она поступила, чувствуя себя виноватой, извинилась Любка.

– Не стойте, проходите, – поторопили их.

– Я провожу, – Игорь встал и пошел к выходу первым.

Наверное, Любка уже жалела, что не сказала всей правды. Сначала она испытывала почти то же самое, потом пережила стресс, потом решила, что он пытается ей отомстить… Если обернется, загадала Любка, дам ему адрес, а напишет, отвечу…

Игорь не обернулся. Наверное, обиделся. Бросил чемодан и сразу ушел в купе проводницы, которая пригласила его по пути. Даже не помог сойти и не попрощался. Ну, правильно, зачем ему, красивому и уверенному, девчонка, которая только что отказала? Она ничего о нем не узнала, весь день они говорили о ней. Даже фамилию не спросила. И зачем она ему столько рассказывала о себе?

«Люба, здравствуй. Если читаешь письмо, значит, меня уже нет. Я оставлю его в комоде, в документах… У меня все хорошо, лучше, чем у других. Пенсию платят. Нынче всем не сладко, мужики мрут как мухи, кто спился, кто повесился. Работы нет, все развалилось. Дом быта закрыли. Пекарни не стало, хлеб дома пекут, так дешевле. И детский сад не работает. Почту носят один раз в неделю. Газет нынче не выписывают, письма ходят редко. Ферма сгорела. Наверное, восстанавливать уже не будут. Платят по пятьсот рублей, а пособие по безработице три с половиной. Меня парализовало, но хожу помаленьку, Николка помогает…»

Любка всхлипнула. Да где же помогает? Ни муки, ни сахара дома, ни грамма крупы… Сколько раз звала ее к себе, уговаривала, вдвоем не пропадут, а она ухватилась за два аршина могильной земли, и ни в какую. Страшная картина пустых полок и нетопленого дома все еще стояла у Любки перед глазами. И село, пережившее и крепостничество, и революцию, и великую отечественную, с брошенными домами, которое стало вполовину меньше. Не смогло пережить перестройку.

Мать не писала, не просила, не жаловалась, не позвонила. Поссорились два года назад. Решила, все, хватит с нее. Стоило ступить на порог дома, как ее разворачивали и выставляли за дверь. С оскорблениями и руганью, с нержавеющими упреками. То она курит, то прошла по селу в шортах, то вот, квартиру в городе купила, вместо того, чтобы дом в селе построить. А на что ей, экономисту с высшим образованием, дом в селе? Коровам хвосты крутить? А то вдруг прямо с порога: ты почему работу бросила? Держать тебя не стали? Мы так и знали, что все этим закончится, не будем помогать, не жди помощи! Не надо нам тебя, живи, как знаешь!

С чего решили, что просить приехала? Просто объяснила, что за болезнь решила вплотную взяться и денег пока посылать не будет. Работала она теперь на дому, перебивалась случайными заработками и шабашками.

Ну и не удержалась, высказала накипевшее годами, развернулась и ушла…

«Люба, если можешь, прости меня. Я так только могу сказать. И одумаюсь, а тебя уже нет. Но ты и без моей помощи большим человеком стала. Здесь тебя помнят. Люди спрашивают, говорят: вот ведь кому-то с неба валится, а у хороших людей не получается. Но ты и на них не обижайся. И выучилась, и квартиру купила. За ерунду твою с чертями не осуждаю, но людям не рассказывай, они не поймут…»

Любка уткнулась в подушку и заревела. Простит ли она себе когда-нибудь, что не было ее рядом? Судьба в очередной посмеялась, обратив еще один дар в тяжелое бремя.

Дар целительства открылся, когда мать умерла. Может быть, как ответная реакция.

Остался один Николка. Слава Богу, за нею тянулся, возможность переехать в город у него всегда была. Он не потерял, как другие, надежду встать на ноги, занимался лесом, вывозил и строил дома и бани. Жил не богато, но не бедствовал. Сразу после смерти матери переехал в райцентр, забрал с собой лесопилку. Помогла ему купить станки. Работать в селе стало практически некому. Жаловался: у мужиков одно на уме, где достать денатурат. После денатурата через неделю человека не узнать, черными становится, а его везут и везут вместо хлеба.

Не стало Сережи, Мишки, Ромки – всех, кого не смогла забрать Афганская и Чеченская война.

Пять лет в институте были последними безоблачными годами. А потом началось такое, что иногда становилось страшно жить. Страна вдруг распалась, потеряв половину своих территорий и населения. Умирали не только села и деревни, умирал один город за другим. Сельская молодежь доказывала свое право на существования, вгрызаясь в город зубами. Не стало молодежи на деревне, прекратился прирост населения. Ограбленный, униженный и раздавленный народ уходил тихо и незаметно, точно так, как предсказывали волшебники. Будто кто-то огромный накрыл собой и пил кровь, высасывая силы. Закрывались фабрики и заводы, разворовывалось и вывозилось за границу имущество, люди потеряли все, что копили годами, из всех щелей повылазила проституция, коррупция, преступность, образование и медицина стали платными.

Любка выжила, она не страшилась нового. Но многого не понимала.

Зачем же было рушить все, чтобы потом строить заново? Конечно, врачам тоже надо жить, но если есть медицинское страхование, почему же люди должны приходить в больницу с деньгами?