Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

– Здесь, – произнес Келлхус, бросая взгляд на циклопическое укрепление. – Обитель огромна и пронизывает всю гору целиком, но ее ось, Великий Колодец Вири, находится прямо здесь, у нас под ногами.

Аспект-император резко перевел взгляд вниз, на лежащие в руинах врата. Из их пасти внезапно изверглись дюжины шранков и, размахивая клинками, бросились вперед. Исступленное неистовство искажало и сминало их гладкие лица.

Саубон вздрогнул так, что его кости едва не вывернулись из суставов, столь велико было потрясение. Но Келлхус, шагнув навстречу, без каких-либо колебаний встретил натиск нечеловеческих тварей, бормоча заклинания, которые освещали землю под ногами и изжевывали душу. Враги рванулись к нему, их бледная рыбья кожа и убогие доспехи загадочно отсвечивали в полумраке. Но не успели они воздеть свои тесаки, как вровень со свистящими в воздухе лезвиями из их тел изверглись фонтаны и струи, тут же разлетевшиеся облачками лилового тумана. Десятки тварей разом рухнули замертво, но сердца их еще продолжали выплевывать из тел жизнь, орошая землю фиолетовой кровью.

Саубон мог лишь отупело стоять, как, собственно, и Гванве, замершая рядом с ним.

– Препояшьтесь! – воззвал ко всему отряду Келлхус. – Ибо я собираюсь разворошить это осиное гнездо.

Он произнес слова, исторгнувшиеся светом, и чудесным образом переместился прямо в ярко-синее небо над древней цитаделью.

Саубон продолжал стоять, потрясенно моргая. Хоть он и испытывал отвращение к преклонению, презирая себя, принужденного прежде стоять на коленях, со столь же яростной убежденностью, с какой сам он требовал этого от остальных, ныне экзальт-генерал просто дрожал от струящегося по его венам благоговения, признательности за чудо, происходящее прямо здесь и сейчас. Он стоял здесь, король Карасканда, оказавшийся в стенах прославленной в древних легендах крепости, воздвигнутой на руинах подземного города из легенд еще более древних, стоял, взирая на живого Бога, поправшего небеса.

На Анасуримбора Келлхуса, святого аспект-императора.

И тут его поразили очевидные красота и значимость собственной жизни. А каждый низкий и порочный уголок его души, согнувшись, гоготал над этим мигом с нескрываемым ликованием скупца. Какое значение могла иметь чья-то там ложность, раз это было истинным? В свете подобной мощи…

В свете подобной мощи!

Обернувшись, он увидел, что Мепиро, Богуяр, Скраул и остальные смеются – смеются потому, понял Саубон, что смеется он. Разумеется, вопль Орды заглушал любые звуки, но их и не требовалось, чтобы суметь услышать всю радость и всю кровожадность посетившего их веселья. Они сумели узреть это – безумие осознания всех совершенных зверств, не только разделенных, но и жаждуемых, в единой мере и случайных, и содеянных по собственному желанию. Никогда прежде, казалось, мир не являл столь свирепого и при этом обращенного ко всем им знамения. Лицо Богуяра даже вспыхнуло алым – знак, который мгновением раньше встревожил бы Саубона, но теперь показался ему лишь еще одним поводом для веселья, добавленным к общей куче.

Экзальт-генерал взвыл, оставаясь чудесным образом неслышимым и безмолвным. Пелена висела над выщербленными стенами, словно чума, обретшая облик и плоть. Сладковатый аромат обугленных шранков витал в воздухе. Зной возбуждения натянул ткань саубоновых брюк, а взгляд его блуждал по телу Гванве, хохотавшей столь же плотоядно, как и мужчины.

Мясо…

Грохот волшебства порождал эхо, подобное громыханию валунов, катящихся вниз по железным желобам. Это должно было бы умерить веселье прибывшего на плоту отряда, но люди лишь удивленно щурились и скалились, беззвучно улюлюкали и издавали одобрительные возгласы, наблюдая, как темные монолиты, кувыркаясь, устремляются вверх, в небеса.

В этих чудесах было нечто большее, чем какое-то там доказательство. В них была мощь.

Множества. Умопомрачительные множества.

Умопомрачительные вспышки света.

Озираясь с точки над вершиной горы Ингол, экзальт-маг Саккарис мог видеть эту мерзость почти целиком: раскинувшуюся подобно океану, сплетающуюся и закручивающуюся спиралями массу, производящую впечатление живого существа, громадного чудища, столь же невероятно огромного и ужасающего, как кошмары из его Снов о Первом Апокалипсисе, монстра, объявшего и терзающего щупальцами своей ярости весь горный хребет.

Орду.

Когда Великая Ордалия шла обширными истиульскими степями, шранки предпочитали как бы обтекать святое Воинство Воинств, расступаясь перед его фронтом и тревожа фланги. Но с тех пор как Ордалия миновала Сваранул, существа не столько избегали их фронта, сколько попросту отвернулись от него. Их продвижение, как выразился математик Тусиллиан, заставляло Орду тяжеловесно катиться вдоль побережья Нелеоста огромной круговертью из миллионов вопящих, ощетинившихся оружием тварей, которая смещалась на север, затем на запад до столкновения с побережьем, после чего вновь начинала сдвигаться на юг. Те, кто знал, как смотреть, могли увидеть механизм этого движения в перемещении Пелены. Некоторые считали, что явственные изменения в поведении просто отражают не менее очевидные изменения в характере местности, поскольку у тех шранков, которые оказывались на берегу, не было иной возможности, кроме как следовать за спинами своих бесноватых сородичей, а в глубине суши им открывалось больше вариантов для выбора направления. Другие же приписывали перемены распространившемуся среди врагов знанию о том, что их едят. Если степень скученности определяла направление движения шранков, то именно фланг Воинства предоставлял им больше всего возможностей. При всей своей низменности и злобе шранки все-таки умели общаться друг с другом. Быть может, именно эти слухи заставили существ показать спины – ужас перед возможностью стать смазкой для человеческих глоток!

Хотя это преображение и сделало путь Ордалии менее опасным, оно также послужило всем напоминанием о том, что простота и примитивность шранков ни в коей мере не означают их предсказуемости – не в большей степени, чем наличие разума делает непредсказуемым человека.

– Орда должна лечь своим брюхом прямо в огонь, – сказал Саккарису святой аспект-император прошлой ночью. – Если ее погонит какая-то другая угроза, если она вдруг двинется на восток – Ордалии предстоит тяжелый денек.

Посему экзальт-маг, стоявший на колдовском отражении высочайшей вершины Ингола, в большей степени занимался сейчас изучением битвы, нежели самой битвой. Годы еще не притупили его взора, и поэтому он просто всматривался в происходящее, создавая обзорные линзы лишь для устранения иногда возникавших неопределенностей. Он наблюдал, как копошатся и сливаются воедино массы Орды до самых пределов его зрения, ограниченного погребальной завесой Пелены. И, учитывая время, проведенное им за Жатвой, он мог даже представить, сколь необъятны множества, кочующие за ее границей. Наполовину при помощи догадок, а наполовину за счет мельком увиденных деталей он сумел проследить за отдаленным северным рогом – выступом Орды, который, упершись в реку Сурса, начал, подобно медленно изгибающемуся гвоздю, выворачиваться назад. Что еще важнее, маг заметил, как массы, находящиеся на востоке, втянулись внутрь себя, сложились в нечто вроде огромного черного эллипса, замаравшего равнину Эренго безобразным пятном прямо у подножия гор.