Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Земля начала вдруг разъезжаться, как брошенные на воду доски.

Фанайял упал к нему на колени, а потом посланник Зеума, на пару с падираджей, опрокинулись назад, рухнув на землю одной брыкающейся кучей.

Мир превратился в колышущееся безумие, и все же Псатма Наннафери каким-то образом умудрилась встать.

– Да-а-а! – завопила она, перекрикивая поднявшийся грохот. – Твои дети слышат твой голос, о Матерь!

Шатер шатался, повиснув на стонущей арке. Варварская коллекция награбленных трофеев и роскошной мебели кренилась и раскачивалась подобно пляшущим трясунам. Хрупкие вещи ломались со скрипом и треском.

Ятверская ведьма, заходясь хохотом, выла, издавая сладострастные вопли:

– Да! Да-а-а-а!

А затем все кончилось, сменившись сверхъестественной неподвижностью земли у них под ногами.

Падираджа позволил себе любезность встать с зеумского колдуна. Хор голосящих воплей поднимался снаружи – сотни мужских глоток ревели и орали все громче…

Фанайял успел вскочить и выбраться сквозь полы шатра наружу еще до того, как Маловеби разобрался, где у него руки, а где ноги. Посланник потратил еще несколько мгновений, чтобы окончательно прийти в себя и привести в порядок свои затейливые одеяния Эрзу. Наннафери, крутясь и выгибаясь, плясала на валяющейся грудами роскошной обстановке гарема.

– Узри же! – взывала она из сумрака разгромленного шатра. – Узри, что должно!

Маловеби устремился прочь от ее восторженного экстаза и выскочил, моргая и щурясь, прямо под лучи слепящего солнца. Сборище сбитых с толку фанимских воинов заполняло лагерь.

– Тихо! – орал Фанайял, расталкивая людей и пытаясь вслушаться в происходящее за гребнями северных холмов. Он вновь простер руку:

– Тихо!

Падираджа повернулся к стоявшему рядом кианскому гранду Омирджи:

– Что ты слышишь?

Он воззрился на Маловеби, а затем перевел бешеный взгляд на всех остальных:

– Что они кричат? Что?..

Само Творение, казалось, затаило дыхание, вслушиваясь. Маловеби слышал отдаленный хор голосов, но в ушах его все еще стоял звон от грохота землетрясения – не говоря уж о безумных воплях ведьмы ятверианского культа.

– Стены… – ахнул незнакомый юный воин, его хмурая сосредоточенность на глазах превращалась в радостное изумление. – Они кричат, что обрушились стены!

Маловеби наблюдал, как до многострадального сына Караскамандри дошел смысл этих слов и лицо его преобразилось, охваченное столь могучими страстями, что они сокрушили бы большинство прочих душ…

Увидел его беззвучный вопль…

– Бог! – дрожа всем телом, прохрипел он. – Одинокий Бог!

Но возглас его казался слишком явно наполненным чувством, напоенным чем-то чересчур человеческим, свидетельствующим о чем угодно, но не о святости.

Крики и возгласы, доносившиеся из-за гребня холма, пронзали наступившую благоговейную тишину. Ятаганы вспыхнули в сиянии утреннего солнца.

– К оружию! – с внезапной дикостью заревел падираджа. – К оружию! Сегодня мы станем бессмертными!

И весь мир превратился в крики и ощетинившийся смертоносным железом натиск.

Фанайял, обернувшись, схватил Маловеби за плечо и яростно крикнул ему:

– Оставь себе свои проклятые корабли, богохульник!

Затем он скрылся в недрах шатра, чтобы забрать оттуда свое оружие и доспехи.

Благословенная императрица Трех Морей обошлась без церемоний и предложила генералу Искаулу проследовать за ней в пределы Мантии, где они могли бы увидеть город и обсудить, как лучше организовать оборону столицы. Генерал выглядел именно так, как и должен был выглядеть знатный норсирайский дворянин, – фигура героя, длинные светлые волосы с благородной сединой, могучая челюсть и столь же могучий акцент. Но манеру его речи скорее можно было счесть свойственной ученому, а не галеотскому военному вождю: что и понятно, поскольку Искаул славился в армии империи как офицер, в равной мере способный и тщательно спланировать кампанию, и держать в уме все необходимые расчеты, всегда зная, какие именно ресурсы находятся в его распоряжении.

Он начал с бесконечных вопросов. С помощью Финерсы и Саксилласа императрица сумела пережить это тяжкое испытание. Но без Телиопы никто из присутствующих не сумел дать исчерпывающих ответов. Более того, некоторые вопросы, например о количестве бельевых веревок в городе (как выяснилось позже, для лошадиной упряжи), попросту вызвали недоверчивый смех. Беседа была наполнена легким весельем и взаимным уважением, и Эсменет, в конце концов, воскликнула:

– И как могло так случиться, что мой муж ни разу не вызывал тебя сюда?

– Это потому что я следую за полем битвы, ваше великолепие, – ответил генерал, – просто в этот раз само поле явилось сюда.

Его красноречие заставило ее обратить взор к сумрачным хитросплетениям и лабиринтам Момемна. И у нее, как это часто случалось, засосало под ложечкой от высот и далей, что лежали между ней и ее народом…

Земля заколыхалась, словно одеяло. Вновь и вновь. Все сущее приподнялось и содрогнулось.

Она оказалась единственной, кто устоял на ногах.

Задняя терраса ходила ходуном, как корабельная палуба во время шторма, только, в отличие от корабля, эти толчки не смягчались водой.

Она стояла, а весь мир вокруг нее сотрясался.

Земля, казалось, подпрыгнула, ударив ее по подошвам сандалий, но императрица продолжала стоять, словно привязанная и поддерживаемая какими-то незримыми нитями. Несмотря на все свое самообладание, генерал Искаул шлепнулся на зад, словно еще только учащийся ходить карапуз. Финерса рухнул на колени, а затем ударился лицом, попытавшись опереться на руку, которой у него больше не было. Саксиллас, ее экзальт-капитан, хотел поддержать свою императрицу, но промахнулся и свалился ей под ноги.

Она видела, что там, внизу, целые улицы ее города рушатся, объятые дымом; отдаленные здания и постройки, чьи очертания были ей так хорошо знакомы – вроде башни Зика, – складывались сами в себя, превращаясь в облака пыли и рассыпающиеся по склонам, круша городские кварталы, обломки. Впоследствии она едва сможет осознать, что все увиденное ею, вся монументальность свершившейся катастрофы, может быть отнесена на счет одного-единственного смертного. Ныне же, хотя Эсменет и довелось лицезреть наиболее ужасающий катаклизм из всех виденных ею когда-либо, внезапно пришло понимание, что он лишь предвещает куда бо́льшие бедствия…

Исполинские, квадратные плечи Мармуринских врат рухнули, обратившись в пыль.

Рев стихал, наступило затишье, умолк даже ненавистный пульс барабанов фаним. На какое-то мгновение остались только грохот и скрежет последних падающих обломков. Сперва ей показалось, что стонет ветер, столь протяжным был поднявшийся вой. Но он все нарастал, усиливался, становясь одновременно и невнятным, и различимым, ужасающей симфонией человеческих рыданий и криков…