Валерий Гуминский - Столкновение стихий [litres]

– Тамарка! Ты, часом, не выпила? Какой еще муж? – хмыкнула Катерина, неожиданно отскакивая к двери и меняя свое местоположение. – Странно. Иди взгляни отсюда. Вот, смотри. Отсюда, правда, картинка размывается, но все равно можно увидеть, что это вылитый Старицкий, только уже в возрасте. Ну? Я же фотки его видела в твоем телефоне! Подбородок, губы, форма головы… Глаза, наконец. А вот перейдем сюда, и неожиданно весь эффект теряется! Забавно!

– Да, действительно, мистика какая-то, – пробормотала старшая сестра, становясь на точку, откуда старик Назаров превращался в Григория. – Но все равно это моя судьба. Папочка выдает меня замуж. За этого самого патриарха.

Катька захохотала и завалилась спиной на кровать. Дрыгая ногами, завопила:

– Ой, держите меня! Тамарку замуж отдают! В этом доме сегодня сплошное сумасшествие!

Она неожиданно прекратила орать, выпрямилась, положив руки на колени, и с серьезным видом сказала:

– Мне кажется, что папа очень сильно мутит воду. Я прямо чувствую в его ауре сдерживающие информационные потоки. Они так и норовят прорваться наружу. Эмоциональный фон настолько насыщен энергией, что я стала подпитываться от него. Кстати, для здоровья полезно. Попробуй.

– Ты сенсорик, а не я, – успокоившись, Тамара уселась в кресло и свернула фотографию патриарха. – Мне и без этого хватает силы.

– Папа не врет, но и не договаривает чего-то, – продолжала настаивать Катерина. – Точно тебе говорю. И его решение по твоему замужеству – спонтанный шаг или хорошо закрученная интрига.

– Ох, Творец! Да какая интрига? Все дело в богатствах рода Назаровых! – усмехнулась Тамара. – Старик уже домовину на себя примеряет, вот отец и торопится. Так что на Коловороте меня точно стреножат. Причем во всеуслышание.

– Тогда – бежать с Гришей! – вскочила младшая сестра и обняла за плечи Тамару. – В Курляндию, к бабушке! Она вас там на первое время спрячет и не даст родителям дров наломать! Ну! Зачем ты сопротивляешься своим чувствам? Если тебе нравится этот мальчик – чего ты из себя гордячку строишь? Я бы на твоем месте…

– Я на твоем месте не буду, – ответила княжна, – а вот накинуть на тебя плетение «молчания» мне будет проще простого. Что-то ты языком разболталась не к добру. Брысь из моей комнаты! Бросит он свою любимую учебу, ага! Мы же взрослые люди и понимаем, что романтикой здесь и не пахнет. Слишком все обыденно и грустно.

К ужину Тамара не вышла. Оставшись за столом с мужем, Надежда Игнатьевна дала указание Галине отнести ужин наверх и осторожно спросила:

– Тебе не кажется, дорогой, что девочке надо все рассказать? Как-то гадко себя чувствую, согласившись молчать о вашем сговоре с Назаровым. Чем раньше Тамара узнала бы, что Старицкого больше не существует – тем легче было бы в будущем.

– Нет, – отрезал великий князь, отодвигая от себя тарелку. – Пусть Никита сам наберется смелости и объяснится. Я ведь обещал ему поддержку, но не все остальное. Никто же не заставлял его скрытничать в Албазине. Признался бы там – неизвестно, как повернулась бы история. И не думаю, что в худшую сторону. А теперь мы испытаем весь гнев Берегини, что ее обманули. Не завидую Никите. Да и обстановку в доме жалко. Разнесет же все к дьяволу!

– Как будто ты упиваешься этой ситуацией, – заметила жена.

– Да нисколько! – воскликнул возмущенный Константин Михайлович. – Ты вообще заметила реакцию дочери на фамилию Назаров? Что это вообще было?

– Не знаю, – пожала плечами женщина. – Возможно, Тамара уже знает о случившемся и переживает. А здесь ты со своей честностью вылез.

– Ну и что прикажешь было делать? Я хотя бы начал процесс. А слезы девушки – это всего лишь слезы. Поплачет и начнет мыслить трезво. Ты поговоришь с ней?

– А куда я денусь? Все же я мать; не нужно снимать с себя ответственность. Так, значит, на зимнем Коловороте ты хочешь познакомить Тамару с будущим мужем?

– Да, планирую. Старик Назаров объявит о наследнике перед всем аристократическим обществом в этот день через газеты и телевидение. Предвижу такое падение акций!

Константин Михайлович плотоядно потер руки. Со стариком у него была договоренность, что, когда после громогласного заявления Назарова-старшего индекс промышленных предприятий его рода грохнется вниз, великий князь скупит часть акций, которые несомненно будут скинуты с рук «левых» держателей, и таким образом два-три процента, обещанные патриархом, перейдут в пользование Меньшикова. И это несмотря на то, что уже два процента перешли к нему.

Великий князь видел, что в последнее время активы «вологодского отшельника» дешевеют с каждым днем. И все благодаря умело распускаемым слухам по столице и в Москве, что Назаров плох и вот-вот произойдет прискорбное событие. Паники не было, но на биржах отреагировали так, как и нужно. Наступило что-то вроде тайм-аута, как любят говорить островные британцы. А Назаров – хитрец – слил всего лишь часть акций, и то в руки Меньшикова-среднего, тем самым подтверждая договоренности. Ох, что-то будет!

– Не заиграйся, дорогой, – предупредила княгиня. – Акции – всего лишь бумаги, а у нас старшая дочь истерику устроила. Любит она Никиту, только не хочет в этом признаваться даже себе.

Мотор уже третий день крутился по Петербургу, выискивая подходы к единственному источнику информации по курьеру Шуту, и нашел-таки возможность поговорить с человеком, на которого указал Вартан. Сначала его вежливо мурыжили помощники адвоката, как только узнавали, что Мотор хочет иметь дело только лишь с Борисом Симоновичем, потом в дело подключались два охранника и на грани вежливости выпроваживали дерзкого посетителя на улицу. Как объяснил один из конторских, уважаемый господин Лившиц не берется за дела обычных граждан. Его клиентура – очень богатые люди.

И палец говорившего многозначительно упирался в потолок, намекая на человека, который сидел над ним в личном кабинете. Мотор все понял, после чего облюбовал себе место в кафе, откуда хорошо была видна стеклянная дверь с витиеватой золотой надписью: «Лифшиц и компания. Адвокаты», и с газетой, под которой лежал небольшой театральный бинокль, стал высчитывать рабочий день нужного человека.

Барух бен-Шимшон, в миру известный как Борис Симонович, славился своей пунктуальностью и аккуратностью. Ежедневно в двенадцать часов пополудни он выходил из конторы и направлялся по Гатчинской до самого конца и сворачивал на Большой проспект. Там было множество ресторанов, кафе и забегаловок, предлагавших за умеренную плату хорошо покушать и отдохнуть. Обычно Лифшиц заходил в ресторан «Маяк» – как по мнению Мотора, средней паршивости обжорная, а не ресторан. Но – дело вкуса. Он занимал очередной пост напротив «Маяка» со своей неизменной газеткой в руках на одной из лавочек, подкармливал жирных и вальяжных голубей мелкой хлебной крошкой и цепко посматривал в сторону заведения. Адвокат тратил на свой бизнес-ланч, как стало модно выражаться в деловых кругах столичного бомонда, ровно полчаса, потом выходил наружу и неторопливо шел по проспекту в сторону аккуратного и уютного парка, где отдыхал на скамейке, почитывая свежую газету или журнал. Чтение занимало у Лифшица гораздо больше времени, чем обед, и возвращался он в контору в половине второго дня. Мотор следил еще пару дней за адвокатом, пока не убедился точно, что может перехватить этого человека только на обеденном променаде. Иначе – никак. Время утекало сквозь пальцы, и Мотор прекрасно понимал: курьер уже передал груз посредникам. И все равно оставался призрачный шанс людей этих вычислить и аккуратно изъять искомое. Единственная ниточка – Лифшиц. Но такая матерая глыба, по словам Вартана, может вообще ничего не сказать. Еврей слыл человеком осторожным и недоверчивым.