Борис Батыршин - Леса хватит на всех

– Какая ты умная! – деланно восхитился Лешак. – Может, тогда сама нас и поведёшь? Через Запретный Лес, к твоему сведению, нормальных троп не бывает. Здесь вообще нет ничего постоянного – сегодня нас эта тропинка так ведёт, а завтра, может, к самому Измайловскому Кремлю загнётся, или вообще, к МКАД! Надо ему, Лесу то есть, приглядеться, кто это через него идёт, и решить: то ли пропустить гостя, то ли запутать да заплутать так, чтобы тот на карачках выполз на опушку и землю целовал, радуясь, что живым выбрался… А может и останется его черепушка под лопухом – мало ли сюда забредало таких умников… Так что, не ной, и шагай, куда тропа ведёт. И, главное: глаз от неё не отводи, по сторонам не зыркай, тогда, глядишь, и обойдётся. Ничего там интересного нет, одно лихо.

Гоша был прав: стоило Виктору отвести взгляд от тропы и позволить ему нырнуть в окружающие заросли, как немедленно начиналось чудиться всякое непотребство. То выплывали из бурозелёного марева какие-то оскаленные то ли лица, то ли морды; растекались узкие полосы пёстрого тумана, оборачивающиеся змеиными, в кольцах, телами. То листвяная глубина принималась переливаться, трепетать словно бы мириадами крошечных крылышек, и от этого непрерывного движения мозг засыпал а ноги сами собой сворачивали с тропы, чтобы унести – туда, в чащу, насовсем, навсегда… Приходилось прикладывать немалые усилия, крепко зажмуриваться, и идти, спотыкаясь, нашаривая неверную тропу осторожно вытянутым носком башмака.

Чувство времени он потерял почти сразу. Память смутно подкидывала кусок старой, ещё доприливной, карты с нанесёнными пометками, обозначающими нынешние реалии – действительно, Запретный Лес перехлестнул за границы Измайловского парка, поглотив и шоссе Энтузиастов, и кварталы по другую его сторону. Так, что Терлецкое урочище стало теперь не дальним его отнорком, а вполне законной частью – как это и было задолго до того, как пролегла между перовских да терлецких дубрав каторжная Владимирка. Так что Ева, пожалуй, зря возмущается – в отличие от прочих московских радиусов, вроде Ленинского проспекта, Ленинградки, или, скажем, шоссе Энтузиастов не превратилось в торную караванную тропу, а наоборот, без следа растворилось в Запретном Лесу. Да и кому тут водить караваны, лешакам? Так им не требуется…

Гоша неожиданно остановился, и Виктор едва не уткнулся носом в его твёрдую, как дубовая колода, спину.

– Держите. – Гоша протянул спутникам ладонь, на которой темнел бесформенный комок размером со сливу. – Это воск. – Залепите уши поплотнее, дальше нехорошее место будет. Слева пруд, а в нём… короче, вам этого знать не надо. Запомните только: ежели поддадитесь – сгинете. И на всякий случай, обвяжитесь вокруг пояса, связкой пойдём.

И передал Виктору грубую, сплетённую из полосок высушенной коры, верёвку. Дождался, когда мужчина обернёт её вокруг пояса, подёргал, проверяя узел, кинул свободный конец Еве. Второй, как успел заметить Виктор, был уже закреплён на поясе самого лешака.

– Вы, вот что…. – озабоченно проскрипел Гоша. Затычки восковые – это, конечно, хорошо, только они не всегда помогают. Вспомните какую-нибудь песенку попроще, или стишок, и повторяйте про себя, всё время, пока пруд не минуем. И, что бы ни случилось – только вперёд. Тогда, может, и пройдём.

Шаг, ещё шаг. Ноги стали ватными, колени подламывались. Слева, со стороны невидимого пруда волнами накатывался низкий реверберирующий гул. Он проникал в мозг не через барабанные перепонки, а через зубы, кости, пластины черепа. Виктор даже не пытался гнать его от себя – он, как во время своих спецназовских марш-бросков на выносливость, повторял про себя одну и ту же строку из старой песенки: «Вместе весело шагать по просторам, тра-та-та, по просторам, и, конечно, припевать лучше хором, тра-та-та, лучше хором…». Нехитрая, знакомая с детства мелодия помогала кое-как удерживать разум в неприкосновенности, не позволяя льющемуся в мозг белому шуму стереть, смести, выровнять, превратить в блёклую, пустую целину.

За спиной затрещали сучья, раздался испуганный вскрик, и сейчас же рванула назад затянутая на поясе верёвка. Виктор обернулся – Ева завалилась на спину и беспомощно барахталась, даже не пытаясь встать, но ноги увязли в травяных петлях на обочине тропы. Но женщина не обращала на это внимания – она истошно, пронзительно визжала, зажав уши ладонями, на губах пузырилась кровавая пена. Он кинулся, было, к ней, но страшный гул навалился, смяв жалкий защитный барьер воска, и ввинтился в мозг ржавым шурупом. Виктор упал на колени – глаза ничего не видели, мир вокруг закрутился цветными косицами… И где-то на периферии звучал панический крик Гоши: «Выброси! Сейчас же выброси, идиот, Сдохнешь, и её погубишь!..»

Виктор лишь с третьего раза понял, что от него хотят. Слепо зашарил по карманам, нащупал складной нож и, не глядя, отшвырнул его куда-то в бок. Сразу стало легче – не то, чтобы гул отпустил, но стал прозрачнее и уже не ломал кости черепа, а лишь скрёб по ним – противно, нудно, но уже почти безопасно…

«Иди! Вставай, и тащи её! – надрывался где-то на краю сознания лешак. – И стишок, стишок не забывай, попадёте!..»

И тогда он выловил в заполнившем мир мельтешении ниточку детской песенки: «…вместе весело шагать по просторам, тра-та-та…», запредельным усилием вздёрнул себя на ноги – и пошёл, волоча за собой бьющуюся в судорогах Еву, инертный груз, словно неподъёмный мешок с мокрым песком, тяжёлый, цепляющийся за грунт мёртвым якорем…

«…и, конечно, припевать лучше хором, тра-та-та, лучше хором…»

…Шаг… шаг…. Она перевернулась на спину, и идти сразу стало легче – ноги женщины высвободились из петель хищной травы, а спереди помогала натянувшаяся верёвка, в которую всеми своими лешачиными силами впрягся Гоша.

…Шаг… шаг… «…вместе весело шагать по просторам…» Потом они долго сидели, прислонившись к стволу особенно коренастого дуба, спрятавшись, словно в нише, в развилке между двумя громадными корнями. Гоша сбегал куда-то и приволок в наскоро сооружённой из коры корчажке воды – ледяной, до ломоты в зубах, прозрачной и неимоверно, невозможно вкусной. Ева, повозившись, угнездилась у него на коленях, свернувшись калачиком – он осторожно обтёр следы крови с её губ и щеки. А сам Виктор сидел и бездумно смотрел перед собой. Он попытался собрать по кусочкам события последней четверти часа – но так ничего и не вспомнил, и бросил это занятие.

– Ничего, ничего… – скрипуче гудел лешак, подсовывая под бок женщине пучок мха, – Главное – прошли ведь, пропустил Запретный Лес! Теперь уже недалеко: вот отдохнём и поплетёмся дальше. А что нож не оставил, где было велено – так что ж? Вечно вы, человеки, не слушаете, а я ведь предупреждал! Ну да теперь самое трудное позади, теперь полегче станет…