Полли Ива - Подземелье ведьм

– Что ж, – сделал он очередной шаг вперёд, рассекая перед собой острым маленьким ножом заросли чертополоха, – твоё время пришло, Моди.

Мужчина добрался до двери и, открыв её, юркнул в спасительную прохладу каменных стен, свободных от режущих и колючих побегов.

Перед ним открылся огромный круглый холл, по разные стороны от которого расползались бесчисленные коридоры. Стейн, не задумываясь, свернул в тот, что был ближе всего. Шаги гулким эхом отдавались в ушах, разлетаясь по замку, и, споткнувшись о стены, возвращались обратно. Впереди показалась крутая винтовая лестница, ведущая, видимо, в одну из башен. Стоило только Стейну подняться, как первая же из комнат оказалась спальней. Пол и стены, увешанные гобеленами, были залиты солнечным светом. Посреди комнаты, параллельно окну, стояла большая кровать с балдахином. Стейн тут же бухнулся на ложе, как был, в ботинках и плаще, пыльных от долгой дороги. Пружины жалобно застонали, но для Стейна этот звук был подобен звуку колыбельной. Он свернулся калачиком на жёстком матрасе и заснул.

***

Миновало несколько месяцев с тех пор, как он обосновался в замке. Серые замковые стены и одиночество сводили с ума, мешали спать по ночам и одолевали видениями днём. Чтобы совсем не сойти с ума, он перетащил в замок все книги и свитки, что только смог отыскать в ближайших деревнях. И вот теперь…

Стейн швырнул книжку в камин и схватился руками за голову.

– Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Помрёшь ты, карга старая, и в Хелингарде для тебя не найдётся пристанища. – мстительно шептал он, меряя широкими шагами комнату.

Бумажные страницы, шипя, скукоживались под напором огня. Вскоре от них осталась лишь зола. Стейн плюхнулся в кресло возле камина и вытянул вперёд длинные ноги. Ярость, бушующая в груди, мешала трезво мыслить, и всё, что он сейчас мог – проклинать жрицу, разрушившую его жизнь.

Что свитка с пророчеством, за которым его послали на поверхность, не существует, он начал догадываться совсем недавно. Первые несколько лет Стейн упорно исследовал книжные лавки, обивал пороги монастырей и с жадностью вслушивался в сплетни, звучащие в тавернах, лишь бы найти хоть намёк на пророчество, сулящее то ли беду, то ли радость загадочному ребёнку. Ребёнку, который вполне мог оказаться его дочерью. И только сейчас, когда прошло больше десяти лет с тех пор, как его нога ступила за порог подземелья, он вдруг уверился в том, что пророчество было лишь предлогом, чтобы выставить его из Регстейна.

Он вдруг вспомнил, как медленно и очень аккуратно разворачивал свиток пергамента, потягивая табак из старой трубки, покрытой мелкими трещинками. Свиток тоже выглядел очень старым, поэтому Стейн старался не повредить пергамент неосторожным движением. Читать в тёмном полумраке подземелья было почти невозможно, не помогали даже факелы, от которых чада было больше, чем света, но выбора у него не было. Венди бы никогда не простила ему, если бы он вышел на поверхность. А так хотелось. Он безумно соскучился по солнцу, греющему макушку, и небу над головой вместо сводов низких пещер. За те почти десять лет, что он провёл в Регстейне, он побледнел и осунулся, и даже веснушки, которые так любила его тётушка, были теперь почти не заметны на его лице. Тётушка бы расстроилась? Наверно, нет. Не после того, что он сделал в ту последнюю встречу перед тем, как уйти за Венди в подземелье.

– Пап, – Ри снова дёргала его за подол рубахи, как делала всегда, если он, по её мнению, слишком долго не обращал на неё внимание. И этим она была вся в Венди. В последнее время в его голове слишком часто вспыхивали тревожные мысли, копошащиеся туго сплетённым клубком змей. Он пытался не обращать на эти мысли внимания, выкинуть из головы – не помогало. Каждую минуту, стоило ему остаться наедине с самим собой, они снова и снова вертелись в голове, вспыхивая под плотно сжатыми веками. В Эйрин нет ничего от него. Совсем. С каждым годом она всё больше и больше становится похожей на мать: те же глаза, требовательно смотрящие на тебя, те же иссиня-чёрные волосы, струящиеся по спине точно так же, как в тот вечер, когда он впервые увидел свою жену. Та же власть над ним и его жизнью. Может быть, если бы не дочь, он бы давно собрал свои скромные пожитки, умещающиеся в небольшой деревянный ящик, почти сгнивший в сыром тёмном углу подземелья, и ушёл туда, где светит солнце.

– Пааап, – маленькая ручка стукнула кулачком по его колену, не дождавшись ответа. Колено рефлекторно дёрнулось, а он чуть не выронил из рук трубку. Такая настырность тоже была у дочки от матери. В этом он не сомневался.

– Да, малышка, – он отложил свиток и поднял Ри на руки, поудобнее устроив на своих коленях, – скучно тебе?

– Нет, – она изо всех сил замотала головой из стороны в сторону. Её чёрные волосы растрепались и больно хлестнули его по щекам, – а что ты там делаешь? – спросила она секундой спустя, уставившись на него наивными голубыми глазами. Видеть, как в его ребёнке становится всё больше от Венди и всё меньше от него – было просто невыносимо. Разве это справедливо? Он променял жизнь под солнцем на это жуткое место, которое ненавидел всей душой… А ему не позволяют вмешиваться в дела общины, не позволяют помогать хоть в чём-то и выходить на поверхность, и даже дочка – и та ни на, хотя бы, самую маленькую часть не принадлежит миру людей. В ней нет ничего от того мира, который он так сильно любит, хоть и понял это так поздно.

– Дай, – она требовательно протянула ладошку и вцепилась цепкими пальчиками в пергамент. Тонкая иссохшая бумага порвалась, стоило только к ней прикоснуться, – ой!

– Ри!!!

– Прости, папочка, – она резко отпустила свиток, части которого тут же разлетелись по тому, что тут называлось комнатой, мягко спланировав на влажную землю. Ри прижала к щекам руки и скривила губы, готовясь заплакать. В сердце неприятно кольнуло. Как бы Стейн не ненавидел пещеры, ставшие для него тюрьмой, от которой тошнило с каждым днём всё больше, дочку он любил до потери пульса.

– Иди ко мне, Ри, – он прижал её к своей груди, ласково гладя по спутанным волосам. В этих дёрганных, судорожных движениях заключалась вся его нежность, – я люблю тебя, малышка. Папочка всегда тебя будет любить.

Стейн подтянул колени к груди и уставился невидящим взором в окно. Сквозь решётчатые окна было видно, как на улице бушует непогода. Молнии длинными и резкими росчерками раскрашивали небо, оставляя после себя белёсые полосы. Казалось, будто чья-то невидимая рука выписывает на чернеющем полотне письмена. Стейн поёжился. В замке, где он до сих пор оставался один, царили холод и сырость, подобные тем, что обитали в подземелье. Он мёрз жутко, но находил утешение в том, что чувствует себя почти так же, как и его семья, потерянная безвозвратно.