Александр Ермаков - Явление Зверя

Растут в лесу два гриба, всегда рядом, и никак их отличить не возможно, но один ядовит смертельно, а другой не вреднее сыроежки. Так эти грибы люди и называют — судные братья. Сейчас леди Гильда с нашими людьми и с Олвином, чтоб видел, что все по правде, по закону, пойдут в рощу, отыщут те грибы. Который леди Гильда сорвет, тот Олвин и съесть должен. А там видно будет, как Cудьба его сплетена.

Хоть и странно было такое слышать Стиллу, но видел он как серьезны лица всех Волков от мала до велика. Как веруют они высшей справедливости. И подумал курсант Вест-Пойнта, что в этом обычае ордалии может и поболее здравого смысла, чем на первый взгляд кажется. И ничего в том нет кровожадного, сравнительно неумолимо изжегающей сухости приговоров трибунала, расстрельных законов военного времени, правил осадного положения, комендантского часа и других порядков, цивилизованными странами учрежденных. Потому оставалось ему только смотреть, как сутулясь бредет Олвин в лесную рощу, как суровы лица его конвоиров, как чинно движется Гильда исполнить доверенную ей миссию. Великий почет оказали кланщики, избрав ее быть рукою Судьбы, Норнами сплетенной. И почет этот не только знак признательность Сигмондовых заслуг, подвигов славнейшего витязя. Восхитила Гильда закаленных воинов своим мастерством лучника, своею отвагой.

Скоро вернулась группа из лесу. Гильда в кузовке несла большой зеленый гриб. Осторожно насадила его на острую ветку и бросила в закипевший уже для этого случая котелок. Поварила немного и с огня сняла, поставила охлаждаться. А кузовок и веточку в огонь кинула. Все внимательно следили за приготовлением судного напитка. Не насмехались над дрожащим Олвином, не шутили, не вели даже обычных разговоров. Тихо было в вечернем лагере. Вершился высший суд, хоть людьми учиненный, но не властна уже над его течением воля человеческая. Старались на беглеца не глядеть, ибо дурная примета видеть нелюдь. Ведь наступившие сумерки сегодня не просто время суток. Сегодня, сейчас, в этой низине между вершинами Вороньих холмов вступил Ольгрен в сумрачное междумирье по одну сторону которого царство солнца, а по другую — царство тьмы. И не принадлежит он сейчас никоторому из них.

Остыло питие. Поднял его своими узловатыми, задубевшими руками старый Ингренд — глава клана Серой Волчицы. Обнес по кругу. Жудко запела волынка, и грозно заухал барабан глухими ударами. Подошел к Олвину, поклонился и подал чашу. Горька стала она для пленника, не тою горечью, что испытывает небо, что водою смыть можно. А той, что выпив, уронил сосуд, зашатался грузным телом, упал на камни.

Подошли молчаливые воины клана, подняли и унесли того, чью нить Судьбы порвали неумолимые Норны. И расселись все кланщики по местам приличным им по обычаям и традициям и забыли толстого Олвина, ибо нечего было о нем вспоминать, не оставил он после себя ни славы, ни чести, ни доброй памяти, ни злой.

И начался славный пир. Может не такими были угощения, какие на королевский стол выставляются, и вина были не из кесаревых погребов вынуты, и ложа пирующих уступали патрицианским, но столь благородного веселья может и не в каждом дворце доведется увидеть. Звенели кубки, звучали здравницы, втыкались ножи в брызжущее соком мясо, довольный смех взлетал над утесами, щелкали уголья костра. Давно так не пировали Волки, да и причин не было. Потому и было весело так на лесной поляне в горном ущельи, что собрались там люди действительно по торжественному поводу и сердца всех были счастливы. Не так у лордов, что к застольям привычны, садятся скуки ради, время неценимое, пустое чем-то заполнить, но хмелея только горше пустоту эту вокруг себя замечают.

Но смущали Сигмонда взгляды Волков, нет-нет, да и кидаемые в его сторону. Читалась в них какя-то надежда, какая-то мольба. Словно просили его, Стилла Мондуэла, что-то для них сделать, чем-то помочь. А что он мог чужой в этом, таком далеком от его родного, мире. Какими силами он был способен облегчить их тяжкую долю. По мальчишечьей дури, пустой прихоти, просто фраерству, незванным не прошенным вторгся он в иную Землю, иную жизнь, чуждые ему обычаи. Что но с собою принес? Ну, мастерство мечем махать, здесь непобедимое, ну и что? И без него тут крови довольно льется. Побил Скореновцев, завершил Волчью файду, обезглавил чужой клан. Был один клан беспритульный, станет два. Так теперь те, потерявшие своих владык, начнут новую файду. Круговерть кровной мести продолжится. Можно сбежать с уроков, можно сбежать из Син-Синга, можно даже покинуть свою вселенную. Убежать от себя, от того временно схороненного страшного, что увиделось в Грауденхольдском замке, не убежать. Никогда не убежать.

Но пир продолжался своим чередом и звенели кубки и паровало свежеизжаренное мясо. Пришла пора и Гильде сказать свою Песнь, давно Волки ждали ее услышать. Давно и сенешалевна хотела ее сложить. Людям пропеть, витязя восславить. Стала на колени, начала.

Витязь зевнул. — Вот смешная эта Гильда. Так человек, как человек. А стоит ему только кого-нибудь замочить, та сразу давай валиться на колени и ну вирши нести, прямо потоп поэтический.

А тем временем Гильда начала свою Песнь:

Зазвенел торжественный запев, Волки, сидящие кругом, затихли, отложили пищу и напитки, внимательно вслушивались в высокие слова Песни. Все окрест замерло. Ни люди, ни ветер в скалистых утесах, ни листья в роще, только чистый голос Гильды сплетал серебрянные нити новых строк, струился по горной долине прозрачным хрусталем родникового ручья. Его поддержала нежная флейта и тревожным контрапунктом вступила волынка. Мерно барабан отбивал ритм Песни.

Овевает гнездовище, Замок, сплетенный из прутьев Хьюгин-Ворона милорда Предводителя пернатых И незаметно увлекла Песнь и Волков, и Сигмонда в волшебный былинный мир, в мир совсем близкий реальному, но существующий своей правдой, своими законами.

Смеркалось, Блики живого огня высвечивали окрестную громаду скал, дикие валуны потрескавшиеся и выветрелые, грозные, словно души ушедших в Валгалу сыновей Серой Волчицы. Освещали лица живых, под стать каменным исполинам, загрубевших и обветренных в морщинах и шрамах. Лица воителей и изгнанников, изведавших зло стихии и лютость человеческую. Гордые лики не покорившихся, не предавших верность клану ради лакейского уюта теплой кладовки, ради наживы наемного войска. Сберегших в своих усталых сердцах то, что дарованное от рождения может быть утерянным, но не может быть ни найдено, ни куплено, ни добыто.

Пела сказительница, как грозился Скорена отомстить Сигмонду за гибель родственника, как собирал войска, не обращая внимания на дурные знамения, на древние предсказания, предрекающие гибель лорда и его клана от руки героя. И незаметно в устах Гильды сегодняшняя короткая схватка приобретала черты титанической битвы, не уступающей Крукметрскому сражению потомков Бхараты. Выходила во чисто поле под холмами не малая дружина, но в звоне стальных доспехов, в пыли от подкованных копыт боевых скакунов, в холодном блеске клинков, под развевающимися на ветру стягами выдвигалась огромная, от краю до краю грозная рать, собиралась воевать неустрашимого витязя Небесного Кролика, который готовясь к предстоящему сражению: