Брайан Стейвли - Клинки императора

– Для кшештрим, – вещал монах, – ваниате не было таинственным искусством, которым необходимо овладеть. Они постоянно пребывали в ваниате! Эмоции были так же чужды их уму, как пустота – нашему.

– Почему вы хотите, чтобы я этому научился? – слабым голосом спросил Каден.

Дышать было трудно, говорить – почти невозможно.

– Обучение, – презрительно отозвался Тан. – Ты слишком много внимания уделяешь обучению. Практика. Развитие. Рост. Твое «я»… Может быть, если прекратишь думать о своем обучении, ты наконец узришь мир вокруг! И заметишь меня среди теней.

Каден промолчал. В любом случае он не был уверен, что смог бы выговорить хоть слово, не откусив себе кончик языка.

«Что же, он сказал что хотел, – подумал Каден про себя. – Теперь я смогу вылезти из этого Шаэлем проклятого пруда!»

Правда, он не знал, осталось ли в его руках достаточно силы, чтобы выбраться на берег, но Тан ему, конечно, поможет. Старший монах, однако, не делал попыток встать.

– Тебе холодно? – спросил он внезапно, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

Каден яростно закивал.

Тан разглядывал его с отстраненным любопытством, с каким любой другой монах мог бы изучать раненое животное.

– Что у тебя замерзло?

– Н-ноги, – с трудом вымолвил Каден. – Ру-руки…

Тан нахмурил брови:

– А тебе – холодно?

Его интонация звучала как-то по-другому, но Каден не мог понять, что она означает. Кажется, вокруг стало темнее… Не может же быть, чтобы солнце уже село. Он попытался вспомнить, поздно ли было, когда он начал спускаться к пруду, но не мог думать ни о чем, кроме тяжелой неподвижности своих членов. Он заставил себя сделать вдох. Был какой-то вопрос… Тан задал ему вопрос.

– Тебе холодно? – снова спросил монах.

Каден беспомощно смотрел на него. Он больше не чувствовал ног. Он вообще почти ничего не чувствовал. Холод куда-то пропал. Холод пропал, и Каден перестал трястись. Вода ощущалась как… Как ничто. Как воздух. Как пространство. Может быть, если он закроет глаза, только на минуточку…

– Тебе холодно? – повторил Тан.

Каден устало качнул головой. Холода больше не было. Он позволил своим векам сомкнуться, и его окружило ничто, приняв в свои мягкие объятия.

Потом за его спиной появился кто-то и начал тащить из воды, ухватив за подмышки. Он пытался возразить, что слишком устал, чтобы двигаться, что он просто хочет немного поспать, но неведомый тянул до тех пор, пока Каден не распростерся на земле. Сильные руки закутали его в какую-то одежду или, может быть, одеяло – онемевшая кожа не ощущала плотности ткани. Резкий удар по лицу вывел Кадена из оцепенения. Он открыл глаза, чтобы протестовать, и Тан отвесил ему еще одну жестокую пощечину.

– Больно, – невнятно пожаловался Каден.

Тан остановился.

– Что болит?

– Щека…

– А тебе – больно?

Каден попытался сосредоточиться на вопросе, но тот казался бессмысленным. Весь мир превратился в туман. Боль была красной линией, нацарапанной на небытии.

– Щеке больно…

– А тебе? – настаивал Тан.

Каден открыл рот, но долго не мог найти слова.

– Мне нет… – наконец вымолвил он.

Чего монах от него добивается? Боль, темнота. Больше ничего нет.

– Я не… – заговорил он и не смог закончить.

Умиал молча ждал. Его темные внимательные глаза блестели.

– Хорошо, – произнес он в конце концов. – Будем считать это началом.

Святилище Хала, Владыки Тьмы, покровителя всех, кто обитает в тени, не было храмом. Это был огромный гробовой дуб, распростерший на добрую четверть акра свои корявые черные ветви, похожие на узловатые скрюченные артритом пальцы, вцепившиеся в небеса. С каждой ветви, с каждого сучка свисали летучие мыши, настолько тесно прижавшись друг к другу, что сперва Валин принял их за тяжелую черную листву – десятки тысяч летучих мышей, плотно завернувшихся в свои крылья в молчаливом ожидании ночи. Когда опустится тьма, они взмоют в небо мельтешащим безмолвным роем, оставив после себя голые, словно кости, ветви. Даже летом на гробовике не было листьев – летучие мыши буквально заменяли ему листву. Когда они перед рассветом возвращались на свои насесты, кровь капала с их клыков и просачивалась в плотную землю между корнями, питая дерево. В отличие от своих собратьев, этот гробовик не нуждался в солнечном свете.

Валину доводилось видеть и другие гробовые дубы в ходе обучения – они встречались редко, но росли по всему Эридройскому континенту, – однако это дерево, взгромоздившееся на склон невысокого холма над Гнездом, намного превосходило размерами все, которые ему попадались. Внизу, среди складских построек, спальных корпусов и тренировочных площадок, кеттрал возвели также несколько небольших храмов, посвященных некоторым молодым богам – богу храбрости Хекету, богу боли Мешкенту. Они устроили даже маленькое каменное святилище Кавераа в надежде, что Повелительница Страха не станет трогать тех, кто ей поклоняется. Однако именно здесь, у подножия древнего гробовика, кеттрал возносили свои самые преданные молитвы. Храбрость и боль – это все, конечно, хорошо, но лишь темнота хранила солдат, когда они летели на задание, пристегнутые к своим птицам, темнота окутывала их, когда они убивали врагов, и темнота плащом прикрывала их отступление, когда они растворялись в ночи.

До каждого задания и по возвращении с него солдаты оставляли под дубом свою жертву. Здесь не было монет и драгоценностей, наваленных между корнями, не было свечей и дорогого шелка. Кеттрал знали, что нужно дереву для выживания. Год за годом Валин смотрел, как они цепочкой поднимаются по узкой извилистой тропке, вытоптанной в склоне холма; смотрел, как они становятся на колени и обнажают свои клинки; смотрел, как сталь впивается в теплую плоть, как брызжет кровь, окропляя жадные корни. Знал ли об этом Хал и было ли ему до этого дело, оставалось только гадать. Старые боги всегда были непостижимы.

Когда Валин впервые прибыл на Острова, мрачное дерево и пропитанная кровью земля под ним, мягко говоря, не вызвали у него приятных эмоций. Династия Малкенианов – род Валина – вела свое происхождение от Интарры, и Рассветный дворец, в котором он провел детство, всегда был полон светом и воздухом. Сейчас, однако, вид гробовика более чем соответствовал его настроению. Хотя прошла почти неделя с тех пор, как заведение Менкера рухнуло в воды залива, он по-прежнему не мог отогнать от себя образ Салии с лицом, залитым кровью. Засыпая, он вновь и вновь оказывался в горящем трактире, слышал голос Салии, умоляющий его о помощи, а просыпаясь, искал ее кровь на своей коже.

Он был в ярости на Ха Лин и одновременно чувствовал всю глупость своего гнева. Она сделала верный выбор в трудной ситуации. Как писал Гендран: «Либо умирают твои идеалы, либо ты». Если бы Валин прыгнул с телом Салии на плече, он наверняка окончил бы свои дни, нанизанный на расщепленную сваю.