Натали О`Найт - Зеркало грядущего

Никогда! Никогда! Это крик готов был сорваться с уст Валерия, но он заставил себя сдержаться, мертвенным взглядом следя, как поднимает Релата с пола свое воздушное одеяние, как накидывает на плечи разорванную ткань, что скорее обнажала, чем скрывала стройное тело… Она двигалась легко, точно тень. Ему вновь вспомнились искусители инкубы, и холодная дрожь пронзила все тело. Он даже не поднялся проводить ее.

Она ушла без единого взгляда, гордо вздернув подбородок, точно королева, выполнившая свой долг, и Валерий вдруг ощутил неясное унижение и досаду, – словно в бою показал врагу спину или оставил безнаказанным оскорбление. Страх перед будущим отступил, как и стыд за содеянное, сменившись горечью и отупением. Почему-то ему казалось, будто судьба жестоко подшутила над ним; будто, сам того не подозревая, он вновь сделался игрушкой в руках богов… Это были тяжелые, неразумные мысли, – но еще хуже ему сделалось, когда он обнаружил, что неутоленное его возбуждение так и не улеглось, и разгоряченная страстью плоть по-прежнему требует своего.

Грязно, по-солдатски выругавшись, как не ругался он с самого Хаурана, принц Шамарский прошел в опочивальню и рухнул ничком на неразобранную постель, как пал бы грудью на меч. Забытье, несущее облегчение, наконец укрыло его.

– Где ты была, проклятая шлюха?

Видят боги, он не собирался говорить этого! Никогда прежде, в самых смелых своих мечтах, в самых грязных помышлениях, Ораст не мог представить себе, что язык его повернется обратиться с подобными речами к той, что была для него всех дороже. Но он так измучался, ожидая ее…

Он думал, что сойдет с ума. Сперва, когда ворвался в ее покои, дабы пасть ниц пред властительницей ночей своих, сознаться во всем, вымолить прощение, – и не обнаружив ее там. Он попытался убедить себя, что время еще не столь позднее, что она могла задержаться внизу со слугами, или у постели Тиберия. Самые безумные видения вызывал он в своем воображении, – и все же, сколь ни велики были его способности к самообману, и они оказались небезграничны. В глубокой ночи, к часу, когда из внутреннего двора до укромной галереи поблизости от покоев Релаты, где укрылся жрец, страшась пропустить миг ее возвращения, донесся звон стали и заспанные, ворчливые голоса стражников, вышедших сменить караул у ворот, Ораст вынужден был сказать себе правду. Сбывались худшие его опасения.

На миг у него мелькнула мысль уйти. Скрыться, вернуться в свои покои, пока его не застали прячущимся здесь, в недостойной близости от опочивальни дочери барона, – но соображения безопасности и приличий не способны были оказать на жреца действие, достаточное для того, чтобы заставить его сдвинуться с места. С упорством безумия он продолжал нести стражу во тьме коридора. В эти часы он впервые по-настоящему ощутил – как не чувствовал даже в ту страшную ночь перед казнью, – как покидает человека рассудок, превращая его в животное, движимое лишь яростью и отчаянием, как сгорает в огне ревности душа и все, что в ней есть возвышенного и чистого. Он был весь вожделение и злоба, когда услыхал наконец легкие шаги на лестнице, и поджался, подобно ночному хищнику, готовясь к броску.

Она показалась из-за поворота, от лестничной площадки, двигаясь почти бесшумно, лунным пятном проскользнув в сумраке, подобная призраку, с незапамятных времен живущему в этих мрачных каменных коридорах. Если бы Ораст не ожидал так долго, если бы все чувства, все существо его не было настроено на нее, точно цитра на прикосновение руки мастера, – он не заметил бы ее. Но девушка появилась, и все запело в душе, натянулись и зазвенели неведомые струны, хлынули потоки огня по жилам… Жрец заступил ей дорогу.

Однако слова нежных признаний умерли на устах его, когда он узрел истерзанные шелка одежд, блестящие, расширенные глаза, припухшие губы, – ему не нужен был свет, чтобы заметить все это. Он видел даже алые пятна у нее на плече, там, где пальцы ее ночного любовника впивались в атласную кожу, и лунообразный след на груди, там, где он укусил ее в безумии изливающейся страсти… Он видел это без света, ощущал малейшие изменения, происшедшие с ней, точно они были метами на его собственном теле.

И, преградив ей дорогу, вскинув руки угрожающе, точно карающее божество, вышедшее из самого чрева тьмы, он произнес роковые слова.

Опешив, она замерла на мгновение, и, похоже, ей понадобилось время, чтобы сознание отметило его присутствие и отозвалось на него. Машинальным жестом она сомкнула руки на груди, пытаясь прикрыть наготу. Он протянул к ней руку – и она испуганно отступила на шаг.

– Что… Что ты делаешь здесь? – Голос ее звучал хрипловато, прерывисто, неуверенно. Похоже, она сперва даже не узнала его, но он наклонился ближе, и затуманенный взгляд широко раскрытых глаз испуганной птицей метнулся по его лицу. – Уходи. Дай мне пройти!

– Ты никуда не пойдешь, пока не скажешь, где ты была, тварь!

Губы, припухшие, серые во тьме, сжались упрямо, и Ораст ощутил внезапный приступ головокружения, чувствуя, как события вырываются у него из-под контроля. В безумии своем он убедил себя, что имеет какие-то права на эту женщину, что в его власти призвать ее к ответу и добиться повиновения, – однако она явно не признавала за ним таких прав, не желала вступать в игру на его условиях. Это мгновенно обескуражило неудачливого мага, который отныне стал посмешищем даже в собственных глазах, приводя в чувство, подобно ледяному душу. Ему захотелось выть от отчаяния, биться в истерике, посыпать голову пеплом – но было поздно! Релата отказывалась повиноваться ему, не желала подчиниться его власти! Более того, она даже не подозревала, что подобная власть может существовать, и ее презрительно вздернутый подбородок, прищуренные глаза – точь-в-точь как у Винсента, когда он угрожал жрецу кинжалом; и поджатые губы ясно говорили об этом.

– Опомнись, раб! Кто ты такой, чтобы чего-то требовать от меня?

Она могла бы и не говорить этого. В одно ужасающее мгновение Ораст осознал все безумие своих надежд и притязаний, и страх стиснул душу когтистой лапой. Что он возомнил о себе, презренный нищий, отщепенец? Раб, воистину, раб, точнее не скажешь. Взор его устремился слишком высоко, но карающая десница богов настигла глупца, сломила его и швырнула вновь в низость безвестья! В грязь и прах втоптан был Ораст, тот, что на несколько дней полагал себя равным небожителям! И вот она стояла перед ним, та, которую он, в дерзком безумии, считал творением своим, своею вещью, – и она возвышалась над ним, надменная, непреклонная, точно богиня мщения, и во взоре ее было пламя ярости, и сила в сиянии ее.

Без слов ощутила она надлом в его душе и надвинулась беспощадно, не ведая снисхождения к слабости и унижению его, – полная то ли божественного гнева, то ли слепой жестокости влюбленных.