Дарья Чернышова - Близнецы. Часть первая

То, что с ней случилось, и впрямь походило на сказку. Только без счастливого конца. Или грустного. Пока вообще без какого-либо конца. Рубен клялся, что не забудет ее, покуда сердце бьется в его груди, и станет навещать время от времени, и обязательно придумает, как именно дать о себе знать. Стельга не спросила, где он живет и как далеко ему придется ехать ради следующего свидания. Она ненадолго позабыла вовсе, что каждый человек где-нибудь да живет. Ей казалось, Рубен упал на нее с неба, как снег, и растаял, растворившись в промерзлой почве.

Она очнулась от наваждения только к вечеру, у постели мастера Матея, когда принесла его молодому помощнику пресловутые березовые веточки и услышала над ухом:

– Я скоро вернусь. Постараюсь. Если что, останешься здесь на ночь?

– Да, – вялым голосом ответила Стельга. – Да, я посплю на скамье.

Это, конечно, не мягкая шерсть Рубенова кафтана, но бывало и намного, намного хуже.

Стельга надеялась, что ей приснится сладкий, приятный сон, и она ощутит снова хотя бы призрачное теплое дыхание на шее. Вместо этого она всю ночь била тряпкой несуществующих комаров. И проснулась как всегда до рассвета – только не сама, а от беспокойного сипения старика. Стельга подскочила и попыталась растолкать мастера Матея, решив поначалу, что он опять бредит во сне, и потому глаза у него так странно закатились, но старик неожиданно быстро-быстро заморгал.

– Нет никакой чумы… это яд… отрава губит вашу Аделу! Такая юная, такая красивая, так жаль… – бормотал он почти без остановки и вдруг замолк, крепко схватив Стельгу за рукав. Взгляд старика прояснился и застыл на ее лице: – Госпожа Итка… Алеш сказал, ольха уже расцвела…

Стельга обернулась, чтобы позвать на помощь, открыла рот, но не издала ни звука. «Поздно, – поняла она, услышав последний хриплый вздох мастера Матея из Тарды. – Еще одна смерть у тебя на счету».

А Рубен и Бакфарк, герои ее сегодняшней баллады, брели вдоль речного берега и тянули за собой понурых лошадей. Подкиртовка впадала в Зеленое озеро, а низкорослый мужчина время от времени впадал в гнев.

– Ну, вот что это был за балаган, а? – бурно возмущался он, когда уже можно было различить верхушки раскидистых дубов и стройных осин на дальнем краю озера. – Я тебя спрашиваю, Краско!

– Все ведь обернулось как нельзя лучше, правда? – промурлыкал в ответ юноша, щелчком сбивая с шерстяного рукава катышек.

– Да, твою мать, для тебя уж наверное! Аж щеки сияют у стервеца! Натрахался и доволен! Точно говорят, не стой между трубачом и щелью!

– Вы прямо как бедный мастер Теган, когда он думал, что мы его не слышим.

– Я тебя сейчас стукну, Краско, – почти ласково произнес мужчина.

– А это точно нужное озеро? – предпочел сменить тему ученик. – Выглядит как-то непримечательно.

– Оно что, светиться должно, по-твоему?

– Не знаю, мастер, вы мне скажите.

Мастер ничего не сказал и ему тоже жестом велел замолкнуть. Потом бросил юноше поводья своей кобылы и подошел вплотную к кромке воды, даже промочив немного носки ботинок. Краско смотрел, как мастер встает на одно колено, протягивает руку и погружает ладонь в озеро, и порывался стряхнуть пятнышко подсохшей грязи со спины наставника, но решил обождать с этим до привала.

Из мутноватой воды, в центре поверхности которой ошметками плавал лед, вылезла длиннохвостая, неопределенного цвета ящерица. Пробудившаяся раньше срока от спячки, она оглядела мир с высоты детского роста полуприкрытыми желтыми глазами и вряд ли была особенно довольна увиденным.

– Нут вургман, – сказал мастер и отгрыз ящерице голову.

– Говнюк, – буркнул в это время деревенский кузнец на берегу безымянной речушки, вытекающей из Зеленого озера.

– Сволочь, – шикнула, потирая шею, черноволосая рыбачка в Нагоске.

– Бахшед, – выругался плотник-хаггедец, бросив свежеструганное весло на облизанную водами Доброго моря гальку.

– Ого, – удивился Краско. – А это обязательно?

– Нет, – ответил мастер Хуби, выплюнув скользкую голову, – зато съедобно. Вкусовые качества этих гадов недооценены.

– Нужно только уметь их готовить, да?

– Г-хм. – Мужчина почесал длинный небритый подбородок, размазав по нему тонкую струйку крови. – Может, из тебя и выйдет однажды толк.

Краско усмехнулся, но тут же необыкновенно посерьезнел.

– Так что они сказали?

– Ждать, пока взойдет трава на кургане прóклятого висельника, – ответил мастер, вскрывая кинжалом ящеркину шкуру. – А там поглядим.

Это было ранней, 1137-ой от Великой Засухи весной, чей приход ознаменовало цветение поднявшейся из крови и пепла старой колдовской ольхи. До последнего сейма берстонских господ оставалось три полных года.

Мастер-лекарь Алеш из Тарды, батрацкий сын и батрацкий внук, перевидал по долгу службы благородные задницы представителей половины берстонских знатных семейств. Это позволяло проще относиться к именитым господам, но не то чтобы помогало выстраивать с ними отношения.

Добрая половина семейств! А ведь Алешу было только двадцать восемь. «То ли еще будет», – частенько думал он. Жизнь, впрочем, как бы сильно ни тужилась, вряд ли могла особенно его удивить.

Вся жизнь, и даже не одна, стояла сейчас перед ним на деревянных полках. Две нижних заполнены трудами людей, которых он никогда не знал и не видел – более или менее умных, более или менее счастливых, оставивших после себя более или менее похожие томики в кожаных переплетах. На средней – перевязанные стопки листов, заметок, коротких записок, несколько наскоро сшитых тетрадей: наследие мастера Матея, его наставника и воспитателя. На верхней, как раз напротив глаз, собственные записи Алеша: отсортированные по мере сил – в левой части полки, беспорядочные – в правой. Нужно бы ими заняться, подумал он. Да только других проблем у него было достаточно.

Алеш бросил короткий взгляд на узенькую закрытую полку у самого верха шкафа, которую уже давно не открывал, и пообещал себе, что сделает это сегодня же вечером. Хотя бы просто повернет ключ в замке. Там лежала сокровенная часть его жизни – стихи, подписанные именем Ясменника. Однако в сердце Алеш хранил и более опасные тайны. Как ни странно, и в то, и в другое посвящены были ровно одни и те же люди, которых он мог пересчитать по пальцам.

За спиной раздалось вымученное покашливание. Алеш вздохнул, взял с левого края своей полки толстую тетрадь и взвесил в руке. Тяжелая, подстать описанной там ситуации, но с ней он справился, справится и теперь.

Нужно всего лишь быстро и без потерь выпроводить человека из кабинета.

Это был посланник госпожи Ильзы Корсах, старостоличной ректорши, которая после смерти мужа прибрала к рукам его дела. Она передала пламенный привет Алешу, в свое время принимавшему у нее роды, и заодно попросила поделиться записями трехлетней давности о рольненской вспышке чумы. На закономерный вопрос, зачем они ей понадобились, госпожа Ильза велела ответить, что это не его ума дело. Столь оригинальный и неоднозначный тон послания требовал соответствующей реакции, и Алеш, перекладывая увесистую тетрадь из одной руки в другую, неторопливо ее обдумывал.