Антон Лик - Смерть ничего не решает

Много. Шумно. И холодно очень.

– На вот рогожку. – Арша, намотав на палку что-то бесформенное и воняющее плесенью, сунула между прутьями. – Таки бери, а то околеешь.

Рогожка не очень помогла, и поспать толком не получилось.

А утром Элью купили.

– Грязь, грязь, грязь… Всевидящий, сколько грязи! Туда! – Женщина указала на исходящую паром кадку. – Садись.

У нее было круглое лицо с мягкими, чуть отвислыми щеками, белые волосы и красные распаренные руки. Не обращая внимания на стражника, что молчаливой тенью замер в углу комнатушки, женщина содрала с Эльи остатки одежды и толкнула к кадке.

– Мыться.

Вода обожгла кожу. Пальцы сдавили плечи, толкая вниз, в кипяток, а на голову полилась едкая жидкость. Элья попыталась выскользнуть, но женщина оказалась слишком сильна. Вцепившись в волосы, она то окунала Элью, то вытягивала, выворачивая жгутом мокрые пряди.

Элья, стиснув зубы, молчала.

Первым не выдержал стражник, сказал:

– Полегче, Шуда, утопишь еще.

Тогда отпустили, позволяя вдохнуть.

– Грязная, – отозвалась Шуда, расплываясь лживой улыбкой. – Грязь – плохо.

Стражник только хмыкнул, когда она стряхнула на пол комок мокрых волос. Наверное, он тоже понимал, что икке даже ненавидеть по-настоящему не умеют. Кусают исподтишка, а кнут покажи…

У человека, который привел Элью сюда, кнут имелся. Короткий и толстый, он посверкивал серебром и был совершенно бесполезен в бою. Зато Арша, глядя на этот кнут, кланялась. Хотя и не переставала торговаться, твердя про «дюже редкостную тварь». И человек, злясь, набавлял, по монете, по полмонеты, пока, озверев, не пообещал в качестве оплаты намыленную веревку.

А потом клетку открыли и велели выползать. Выползти получилось. Встать тоже. И не упасть на первом шаге. А после третьего подняться и сделать четвертый. Человек сперва наблюдал, не помогая и не мешая, а когда надоело, связал руки и повел.

Неспешным шагом он пересек базарную площадь, где сырая солома и кожура орехов прикрывали грязь и нечистоты, свернул на улочку и, пройдя по гнилым мосткам, выбрался к городской стене.

– Живая? – поинтересовался он, сплевывая под ноги.

Элья не ответила. Она смотрела. На шатры, растянувшиеся вдоль стены. На шесты, увешанные пучками конских хвостов. На коновязи, лачуги, шатры и людей. На уродливое строение в два этажа, над входом в которое висела крашеная доска.

– Правильно. – Человек по-своему истолковал взгляд. – Тебе туда.

Он и передал Элью беловолосой Шуде, велев привести в «надлежащий вид», и подкрепил приказ несколькими монетами. Но то ли денег оказалось мало, то ли ненависти много. Элья не знала.

Терпела. Ждала. Молча напялила принесенную Шудой хламиду. Легла на скамью, когда позволили. Встала, когда приказали.

Подчиняться приказам было разумно. Пока.

Этот шатер выделялся размерами и показной роскошью полога. На бирюзовом шелке уместился целый мир, вышитый золотой нитью. В нем под пристальным взглядом огромного солнца крохотные люди на крохотных лошадках воевали с другими людьми, побеждали, вели пленных, казнили их. Последние сценки были выписаны с особым тщанием.

– На что выпялилась?! – рявкнул стражник, перехватывая копье. Стражи здесь хватает, но охраняют не Элью, а человека в шатре.

Он – гебораан, если может позволить подобную роскошь. И шест с семью конскими хвостами да парой золотых шнуров, вероятно, рассказал бы многое, умей Элья читать этот язык. Но она не умела и потому просто ждала, разглядывая картинки. А заодно и проверяя границы дозволенного.

Рисованные люди были жестоки.

– Посажный Урлак готов принять. – Наружу выглянул лысоватый мужчина. – Посажный Урлак велел без стражи. Желает самолично беседовать.

Мужчина выбрался наружу, а Элью не слишком-то вежливо подтолкнули в спину. За такое на Островах сперва бьют наотмашь, а потом вызывают на разговор в тесном дворике.

Внутри воняло мехами: старыми, переложенными для сохранности полынью, но оттого лишь более смрадными. Иногда враг прячется за вонью. У самого входа стоял стол – приземистый, никакого выигрыша по высоте в случае чего – за которым цепочкой вытянулись сундуки с покатыми крышками. А вот между ними можно поплясать и против нескольких противников. Масляная лампа да тренога с россыпью углей разбавляли темноту до блекло-сиреневых сумерек.

Эмана нет. Стражи нет. Оружия тоже нет.

– Мой род следует обычаям предков, – тихо сказал кто-то. – Простые дома – для детей, женщин и рабов. Воин же никогда не должен забывать о том, кто он есть.

Хозяин шатра, стоял у дальнего сундука. Сразу и не допрыгнуть.

– Ты понимаешь меня? Наш язык? По глазам вижу, понимаешь. Хорошо. Понимание – это уже много. Иди сюда. – Легкое движение, от которого всколыхнулся воздух, и на другом конце шатра вспыхнул свет. – Расскажи о себе.

Посажный – знать бы, что означает сей титул – Урлак был болезненно худ.

Костистое лицо его со скошенным вяловатым подбородком и узкими, приподнятыми к вискам глазами разительно отличалось от прочих лиц, виденных Эльей. Она даже не сразу поняла, что причина не в чертах, но во взгляде, отстраненно-задумчивом и холодном. Большинство наирцев, встреченных ранее, горело ненавистью изнутри. Этот был словно заморожен.

– Садись. – Урлак указал стул, единственный в шатре и явно чуждый месту. Россыпь подушек на белом ковре смотрелась куда более гармонично. – Почему у тебя нет крыльев?

– Потому что их отрезали.

Вопросы этого человека не следовало игнорировать, но Элья не знала, какого еще ответа он ждет. А ведь ждет, притом терпеливо. С левой руки его нефритовой змейкой свисают четки. Змейка ползет, перестукивая чешуями-бусинами, отсчитывая мгновенья.

Щелк-щелк-щелк – вряд ли Элью пощадят.

Щелк-щелк – люди убивают склан.

Щелк – склан тоже убивают склан.

Иногда в спину.

– Почему их отрезали? – Он поднял руку, и змейка зеленой лентой обвилась вокруг запястья, скрываясь в широком рукаве халата. – И кто? Люди?

– Нет.

– Твои сородичи?

– Да.

– Это ведь не ритуал, так? Нарушение закона? Гораздо вероятнее. В некоторых городах Лиги вору отрубают руку. Клеветнику вырывают язык. Насильнику… Впрочем, важно не это, а то, что все действия символичны. И мне интересно, за какое преступление у вас положено лишать крыльев?

Элья всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, что скрывается за вымороженностью. Тугая голова не соображала. Это опаснее, чем плохо слушающиеся руки.

Теперь мысли часто разлетались осколками, как сон про доктора Ваабе. Раньше такого не было. Всё из-за крыльев. Из-за них тело чужое и в голове пусто-пусто. Как у икке или хуже.

– Говоришь ты, пусть и неохотно, но довольно чисто. Полагаю, случалось спускаться и неоднократно. Фактории? Наемники? Разведка? Или самое пекло?