Брент Уикс - Черная Призма

Минуту назад Кип смотрел на реку с высоты нескольких пальцев. В следующее мгновение лодка перевернулась. Кип полетел вниз головой. И хотя вода залила ему уши, а плеск собственного барахтанья и удар лодки о воду заглушали все, ему показалось, что он услышал мужской вопль.

Вода была теплой. Кип испытывал такое унижение, что решил умереть и покончить с этим. Он только что макнул Призму в реку.

Оролам!

Да уж, Кип, сейчас он действительно впечатлен.

Затем легкие у него взорвались болью, и мысль о том, чтобы тихонько умереть, стерев пятно позора с лика творения, перестала быть привлекательной. Кип вяло забарахтался. Ноги в тот же момент решили, что сейчас самое время для судорог. Затем свело левую руку. Он забил по воде, как однокрылая птица, глотнул воздуха и снова ушел под воду. Часть его знала, что он может держаться на воде. Кип проплыл много лиг по реке только вчера, но сейчас паника вцепилась в него мертвой хваткой. Он задергался, не вовремя сделал вдох и нахлебался воды.

Голове было больно. Оролам, словно кто-то вырывает все его волосы сразу.

Он плевался и кашлял. Он был на воздухе! Сладкий, драгоценный воздух! Кто-то вытянул его из воды за волосы. Он кашлянул еще пару раз и наконец открыл глаза.

Призма подмигивал ему – нет, не подмигивал. Призма смаргивал воду, которую Кип сейчас выкашлял прямо ему в лицо.

Пусть я умру прямо сейчас.

Гэвин втащил Кипа в ялик – теперь он был шире, с килем, куда устойчивее прежнего. Кип свесил голову и стал растирать руку и ноги, пока те снова не задвигались. Призма стоял над ним и ждал. Кип сглотнул, поморщился и приготовился выдержать гнев этого великого человека. Он робко поднял взгляд.

– Люблю поплавать по утрам, – сказал Гэвин. – Очень полезно.

И подмигнул.

Дазен Гайл проснулся медленно, его чувства донимала отупляющая мягкость синевы его темницы. Три удара, три шипения, и на пол упал его завтрак. Не обращая внимания на холод в конечностях, боль в затекшем теле после сна на синем люксине под тонким одеялом, он сел и скрестил руки на груди.

Мертвец фальшиво насвистывал, привалившись к противоположной стене, отбивая головой несуществующий ритм.

Безумие синевы – безумие порядка. Одержимый понял бы все тонкости темницы Гэвина. Но каждый раз, как Дазен впадал в безумие, он боялся, что никогда не выйдет из него. Последняя попытка была, наверное, много лет назад. С тех пор он извлекал много синего. Но выбрать погружение в синий – выбрать уничтожение.

– Дазен, – сказал мертвец. – Нынче утром ты ведь Дазен, верно? – Это был излюбленный трюк мертвеца – делать вид, что безумен здесь Дазен. – Ты же не думаешь сделаться одержимцем, верно?

Он ненавидел своего брата за это, за принуждение к этому выбору. Но в этой ненависти не было страсти. Это был голый факт, столь же голый, как и его руки, лишенные тайны.

Довольно. Лучше забвение, избранное им самим, чем вечная пытка по воле его брата.

Дазен извлек синий как выдохнул. Его ногти окрасились в ненавистный синий, его кисти, руки. Синева расползлась по его груди как льдистый рак и остудила его. Сама его ненависть стала странностью, загадкой, чем-то столь иррациональным и мощным, что ее невозможно было ни исчислить, ни понять, а лишь приблизительно оценить. Синева наполнила все его тело.

– Плохая идея, – сказал мертвец. – Не думаю, что на сей раз ты сумеешь выбраться. – Он принялся жонглировать маленькими люксиновыми шариками. Сейчас он уже мог справляться с пятью. Когда Дазен встретился с ним впервые, мертвец едва удерживал три.

Без ослепляющей страсти он смог оценить камеру. Его брат был гениален. Что он сказал, отправляя его в заточение?

– Я сделал эту темницу за месяц, ты можешь выбираться из нее сколько хочешь. Считай это испытанием.

Каждый раз, как он сдавался, он возвращался к этому заявлению. Это был допуск несовершенства. Из этой клетки можно вырваться. Где-то была слабость – надо просто найти ее.

– Адский камень – не слабость, – сказал мертвец. – Я не говорил тебе? Он слишком уважает тебя. Он заглубляется не на пару пальцев, а на пару шагов.

На миг он засек человеческую эмоцию на грани осознания. Потеря – гнев на то, как он втирал в камень мочу и сало, годы деградации впустую. Его брату неинтересно доводить его до безумия. Это не в его духе. Все эти усилия впустую. Он повращал эти чувства как странный камешек в руках, затем отбросил. Они лишь туманили его зрение.

Что-то было прямо у него под носом, только он не видел этого. Это должно быть очевидным, просто надо посмотреть на проблему под другим углом. Его брат отличался тем, что умел мыслить своеобразно.

– Может, единственный вопрос в том, собираешься ли ты делать это по-гэвиновски или по-дазеновски? – спросил мертвец. На его губах была эта снисходительная насмешливая улыбочка. Когда он так улыбался, Дазену хотелось размозжить ему лицо.

Но, возможно, он прав. Вот в чем ловушка – пытаться сделать это по-гэвиновски. Если он будет делать это так, как сделал бы его брат, он лишь погрязнет еще глубже.

Он опустил свои полные люксина руки к полу, ощутив очертания всей структуры. Камера, естественно, была заперта и ограждена от простого магического взлома, но, как и прежде, к югу она ощущалась иначе. Не то чтобы он был уверен, что это южная сторона, он просто решил, что та сторона, где ощущение иное, будет для него югом, его магнитом. Там стоял его брат, когда приходил к нему.

Этого не случалось уже давно, но за синими люксиновыми стенами там была комната, куда Гэвин мог прийти, чтобы проведать брата и удостовериться, что он по-прежнему в заточении, по-прежнему крепко огражден от мира и по-прежнему страдает так, как он надеялся. Это было бы тем самым изъяном. Люксин здесь должен быть тоньше, проще, чтобы Гэвин мог им манипулировать, видеть сквозь него. Конечно, она охраняется, но не мог же Гэвин предусмотреть всего. У него был всего лишь месяц.

Но любая попытка Дазена с огнем приводила к провалу. Красный люксин был горюч, так что он думал, что если порежется, то сможет извлечь красный люксин. Он и извлекал – чуть-чуть. Но это было впустую, если он не мог заставить его гореть. Огонь дал бы ему полный спектр света для работы с ним – и пленник смог бы выйти наружу. Но ему нечем было высечь искру. Попытка извлечь тепло из собственного тела чуть было не сработала – или он так думал, и чуть не погубил себя, когда в последний раз слишком переохладился.

Это просто было невозможно. Он умрет здесь. Он ничего не мог сделать.

Он создал кувалду и с воплем ударил по стене. Конечно, кувалда разлетелась, не оставив и царапины. Дазен потер лицо. Нет, отчаяние – враг. Он должен беречь силы. Завтра он углубит ямку. Может, завтра все получится. Он знал, что нет, но все равно держался за эту ложь.