Макс Далин - Моя святая земля

– Всё равно досадно, – сказал Кирилл, постепенно выравнивая дыхание. – Чёрт, твой спальник…

– Не переживай, – сказал Сэдрик рассеянно. Он то ли оглядывался, то ли принюхивался. – Не уверен, что понадобится… да и вообще… что-то занесло меня. Спальник, носки эти, мыло… Я сейчас думаю, что тряпьё старое моё ты зря выкинул.

– Да ладно! – удивился Кирилл. – Это уже не одежда была. Удивляюсь, как ты до воспаления лёгких не замёрз… И – слушай, кровь же надо остановить, что ты прямо так рукав опустил…

– Уже остановилась, – сказал Сэдрик, не глядя на Кирилла. – После обряда быстро закрывается. Быстрее, чем простые ранки. Успокойся.

Кирилл и успокоился. Лес был, как на Карельском перешейке: в бледном лунном свете вполне различались сосновые стволы, обыкновенные сосны, каких под Питером множество, а между соснами темнел кустарник, опять же, обычный, не осыпанный золотыми ягодами. Тускло поблёскивал наст; в этом мире тоже, как видно, была затяжная оттепель – снег почти сошёл даже в лесу, лежал отдельными холмиками среди чёрной, прихваченной лёгким морозом земли. Необычно тёплая зима.

Из-за всего этого – из-за лёгкого морозца, из-за обыкновенных сосен, обыкновенной луны, корки наста, знакомого запаха зимнего леса – ощущение инобытийности пропало у Кирилла вовсе. Распахнутая огненная пасть уже растворилась в памяти, превратилась в спецэффект, когда-то виденный в кино, в приснившийся кошмар, в галлюцинацию. Всего и случилось, что фантастически мгновенный перенос из Питера за город, подумал Кирилл и удивился тому, как сознание строит защиту от реальности.

За какие-то две-три минуты сознание воздвигло укрепрайон с колючей проволокой, окопами полного профиля и пулемётными гнёздами – и не хотело впустить в себя безумную мысль, что невозможно сейчас пойти к железной дороге, сесть на полустанке в электричку и приехать домой.

А ведь невозможно, подумал Кирилл – и его спине стало холодно.

Через баррикады, выстроенные сознанием, едва пробился голос Сэдрика.

– Немного промахнулись, – говорил Сэдрик. – Совсем чуть-чуть, даже мили не будет. Вон там, – и махнул рукой, – я открыл врата, когда шёл тебя искать. Прямо чувствую, как там тепло от звезды. Так что удачно попали, как следует.

– Мы не заблудимся в лесу? – спросил Кирилл чуть дрогнувшим голосом.

– Нет, – Сэдрик отрицательно мотнул головой. – Тут я очень легко найду дорогу, поэтому и выбрал этот лес. Во-первых, мне знакомо всё… а, во-вторых, тут нам с тобой сравнительно безопасно. То есть, около столицы сейчас все леса кишат всякой дрянью, здесь её больше всего, дряни – но здесь совсем другое дело…

– Погоди, – хрупкое ощущение реальности снова поплыло в душе Кирилла, смещая и спутывая понятия, подыскивая в этом бреду что-то знакомое, на что можно положиться. – Какой дряни? Хищных зверей?

Сэдрик хмыкнул.

– Зверей тут почти нет. Звери от столицы прочь подались. Даже оленей в королевский парк из Синих Ельников возят, или вепрей, там… Зверям тут не очень нравится. Только волки остались, да и тех я давно не видал.

– А какая же тогда… – начал Кирилл, и в этот момент ему померещилось еле заметное движение в кустарнике.

Что-то там шевелилось, более чёрное, чем ночная темнота – и вдруг открыло жёлтые горящие глаза в чёрной пустоте. Ужас врезал под дых с такой силой, что Кирилл чуть не вскрикнул.

И спросил, с трудом взяв себя в руки, надеясь, что удаётся говорить непринуждённо:

– Сэдрик, а что это там… копошится?

Сэдрик взглянул, и его глаза сузились в злые щели.

– Ага, – кивнул он. – Вот такой дряни тут и полон лес. Оно самое. Но ты постарайся не бояться, они на страх идут. Ничего они нам не сделают, я им не чужой… хотя ты – тоже.

– Это как? – спросил Кирилл, которого из жара кинуло в холод.

– Мы с тобой сейчас, знаешь, куда идём? – Сэдрик улыбнулся, и Кирилл понял, что ободряющая улыбка сделана специально для него. – Мы идём к дороге, которая ведёт из столицы в монастырь Святого Луцилия. Если пойти прямо, выйдем как раз к часовенке над родником, её лет сто назад монахи выстроили. Там, в часовне этой, барон Гектор похоронен. Понимаешь?

Сердце Кирилла на миг замерло – потому что он вдруг иррационально и невероятно вспомнил Гектора.

Просто внезапно понял, кто был тот громадный белобрысый мужик рядом с мамой – в мучительном сне, приснившемся прошлой ночью. Не отец. Барон Гектор. Который прикрыл его, Кирилла, короля Эральда, от адских гончих. От таких же, как…

И ужас стёк с Кирилла, как вода, сменился вспышкой ярости – кажется, впервые в жизни. Кирилл нагнулся, поднял кусок ледяной корки и изо всех сил швырнул его в кусты.

– Пшёл вон! – сорвалось с языка. – Пшёл! Мразь такая!

В кустах как-то всхрюкнули – и растворились во мраке.

– Молодец, здорово! – сказал Сэдрик с удовольствием. – Круто. Смотри, боятся тебя… а я уже собирался сам их шугануть. Здесь тварям отец мой, старый бес, выход в мир людей открыл, так у меня есть кое-какая власть над ними, ну, ты понимаешь. Кровь. Но то, как ты сделал – это гораздо круче. Потому что – ты ж это тоже понимаешь, да? – они на тебя натасканы.

– На меня… – линия укреплений, выстроенная в мозгу, была прорвана, мир обрёл резкость и всё стало прозрачно и понятно. – Я уже не тот младенец, Сэдрик, – сказал Кирилл. – Я чувствую, что они не прочь бы меня сожрать, но не могут.

– Ну да, – сказал Сэдрик почти весело. – Всё работает, благой государь. Нечистая тварь тебя боится. По крайней мере, мелкая. Пойдём к дороге, ты же не хочешь в лесу жить остаться? – и направился навстречу луне.

– Почему – мелкая? – удивился Кирилл. – По-моему, с хорошего медведя.

– Я не про размер, который видно глазами, – не меньше удивился Сэдрик. – Это же просто видимость, чара, наваждение. Темнота, ветки, снег… Нет, ну, простеца, конечно, сожрёт, особенно, если – сворой…

– Гектор был простец?

– Ага. Солдат. Верил в то, что видел. Ты не верь. Тут много просто видимости. Ад, он, знаешь, любит врать. Собственно, он почти целиком из вранья. Поэтому слушай Дар, белый Дар плохого не посоветует. Пойдём к дороге.

Кирилл пошёл за Сэдриком, удивляясь новой остроте восприятия. Темнота уже не казалась такой непроницаемой, и в ней ощущались невидимые твари – боялись подойти близко, но шли следом шакальей стаей, голодная нежить. Глубокую тишину ночи хотелось назвать мёртвой; Кирилл вслушивался в неё и постепенно осознавал: ни звенящего стона далёкой электрички, ни шума автомобильного мотора, ни гула пролетающего самолёта он больше не услышит никогда.

Ночь этого мира – стылая тишь девственного леса… Хотя какой же он девственный, проклятое место! Над душой этого леса в день рождения Кирилла-Эральда совершили слишком серьёзное насилие, чтобы слово «девственный» подходило к нему хоть как-то.