Владимир Шеменев - Маракуда

– Три недели по Амазонке до Риу-Негру, еще неделю по черной реке, пару дней на стоянку – и дальше по Риу-Бранку 35 35 Риу-Бранку – португальское название «белая река». Обусловлено цветом воды, в противопоставление Риу-Негру («черная река»). до самых истоков. Итого два, от силы три месяца. А потом… – Палец замер на стыке трех государств. – Я найду это озеро и выпотрошу его! – Гонсалес отпустил руки – и карта с треском, похожим на хруст деревянных шестеренок, скрутилась и покатилась по столу. – Я пропущу через сито даже ил и заберу всё золото… Всё до сантима 36 36 Сантим – мелкая разменная монета. … Вот так! – Командор с силой ударил кулаком по столешнице и, словно безумный, закатился в истерическом смехе.

Насмеявшись вдоволь, он поднял с пола бутылку и подошел к окну, распахивая ставни. Вместе с солнечными лучами в комнату ворвался запах реки и многоголосый гомон портового города.

Через три дня «Гончий пёс» уже молотил своими колесами коричневые воды Амазонки, пробираясь вверх по течению. Пароход тащил за собой две баржи, доверху набитые горнорудным оборудованием. Впереди был путь в тысячу миль, в конце которого их ждал Манаус – город, стоящий при впадении Риу-Негру в Амазонку. Последний оплот цивилизации в том диком и неисследованном уголке Бразилии.

Когда-то, при царе горохе, там был португальский форт Сан-Жозе-ду-Риу-Негру, названный так в честь Святого Иосифа, посетившего Черную реку. Потом на месте крепости возник поселок, потом город, потом каучуковая столица Бразилии. Поговаривали, что там даже был свой оперный театр. После того как в окрестностях вырубили все каучуковые деревья, столицу перенесли в другое место, а Манаус вновь превратился в заштатный провинциальный городок.

В нём Гонсалес планировал провести пять дней, чтобы пополнить запасы угля и провизии. Оттуда путь лежал на север, потом на северо-восток до Такуту 37 37 Слияние рек Такуту и Урарикера образуют Рио-Бранко. и далее на юг почти по прямой. Предстояло сделать огромный крюк, но иного пути в те места не было.

Цель оправдывала трудности и средства, так сказал банкир Ротшильд – главный спонсор данной экспедиции. Банкир был далеко, в уютном гнездышке в Париже, а ему – Альваресу Гонсалесу – предстоит провести несколько месяцев в джунглях Амазонки в надежде найти Священное озеро.

«Надо будет пересмотреть условия контракта», – решил командор, выходя на верхнюю палубу.

От размышлений Альвареса отвлёк Сильвер, его телохранитель.

– Босс, кто это? – толстяк показал на верхушки деревьев, стоящих сплошной стеной вдоль голых глиняных береговых откосов.

– Где? – важно спросил Гонсалес. Его переполняла гордость, что вся команда по всем вопросам, даже самым малозначительным, обращалась непосредственно к нему.

– Вон там, среди зарослей. Ну и рожи! Они словно дьяволы.

Среди буйной зелени торчали головы жутковатых тамаринов 38 38 Тамарины – обезьяны с жутковатой черно-белой раскраской на морде, придающей им схожесть с мертвецами и черепами. . Их черные морды – с раздувшимися ноздрями, лысыми, почти угольными черепами и скрюченными заостренными ушами – напоминали картинки на тему библейских сюжетов про грешников и ад.

На палубу вышел монах Люк.

– Смотрите, святой отец, вы попали в преисподнюю. – Гонсалес подхватил монаха под локоть и развернул лицом к обезьянам.

– Что тут еще? – Люк зевнул и посмотрел, куда показывал босс. – О Боже! – Монах вздрогнул всем телом, перекрестился и потянулся за фляжкой, которая висела у него на поясе.

– Так кто это, босс? – не унимался Сильвер, заодно проверив, лежит ли пистолет в кобуре или он опять забыл его в каюте.

– Saguinus bicolor 39 39 Saguinus bicolor – (лат.) сагуины двухцветные; то же самое, что и тамарины. , – к ним подошел профессору Рошель в легкой ситцевой рубашке и парусиновых брюках, сшитых на европейский манер. В пробковом шлеме и позолоченном пенсне он резко выделялся среди пестрой толпы оборванных наемников и почти голых матросов.

– Кто? – не понял Сильвер. Он вообще был не силен в грамоте, а тем более в латыни.

– Обезьяны, их тут полно. Так что привыкайте.

– А я уж, грешным делом, подумал, что вместо Амазонки мы плывем по реке мертвых прямо в ад. – Люк сделал глоток, вытер губы рукавом и хотел завинтить крышку, но передумал. – Не хотел бы я сейчас оказаться в компании этих существ.

– Эти безобидные твари – просто цветочки по сравнению с тем, что нас ждет впереди. – Гонсалес подмигнул профессору, предлагая поддержать игру.

Люк сделал еще глоток. То ли бренди было отвратительным, то ли страх проник в сердце, но лицо монаха перекосилось. Он громко икнул и промямлил, чувствуя, как деревенеет язык:

– И что же, хочу спросить вас, достопочтенные сеньоры, нас ждет?

– Полчища индейцев, отравленные стрелы, гигантские анаконды, безжалостные пираньи, ядовитые пауки, зубастые ягуары, воинственные муравьи, гигантские осы! – закричал профессор, неистово размахивая руками.

Но не Рошель добил бедного туповатого монаха – это сделал Гонсалес, причем всего одним словом с союзом «и».

– И каннибалы 40 40 Каннибалы – людоеды. , – сказал он тихо и как-то даже безразлично, но услышали все, кто находился на верхней палубе. Услышали и вздрогнули. Гонсалес выдержал паузу и добавил: – Причем каждый со своей сковородкой, желающие отведать вкусного монашеского мяса, пропитанного дешевым алкоголем, – при этом командор ткнул монаха пальцем в жирный живот и закатился от смеха.

Все присутствующие от души расхохотались над шуткой, сотрясая вечерний воздух своими голосами. Люк понял, что над ним подтрунивают, перекрестился и быстренько спустился на нижнюю палубу, причитая на ходу: «Спаси и сохрани…»

Не успел монах уйти, как к Гонсалесу подошел Сильвер и тихо спросил:

– А что, босс, они там и правда водятся?

– Кто? – не понял Гонсалес.

– Ну эти, как их… канабалы.

– Да, мой друг. – Гонсалес не стал разубеждать наивного телохранителя и говорить, что всё это было триста лет назад, а теперь этого нет и в помине. Пусть дрожит. Они все должны дрожать, бояться и думать, что только он один сможет их защитить. – Их ещё называют «индиос бравос», что значит «дикие индейцы».

Сильвер о чём-то задумался и перешел к другому борту, возле которого толпились радостные наемники, разглядывая индианок, купающихся в реке. Вид купальщиц не вдохновлял Сильвера: в каждой индианке, в каждом индейце ему теперь мерещился людоед с толстой дубиной в одной руке и огромной сковородой в другой. Золото, за которым они плыли, уже не грело его. Ему хотелось одного – сбежать с этого проклятого парохода.