Юлия Пушкарева - Осиновая корона

Со вчерашнего вечера, не прекращаясь, лил дождь – шумел, точно морские волны, свирепо вбивался в стены и крыши. Капли стучали по занозистым доскам конюшни, а из желобка хлестал непрерывный поток – желобок был слишком узким, чтобы противостоять такому напору. Долгих ливней никто не ждал, потому что лето выдалось сухим и жарким; но тут небо над Ти’аргом будто решило вспомнить, что скоро осень, и напиталось чернотой, которая до сих пор не смогла излиться.

Ночью, вдобавок к этому, началась гроза; молнии исчертили небо, как реки на картах в кабинете дедушки. Уне не спалось от грома – или, может быть, от Дара. Или от докучиливых воспоминаний о тракте: стоило остаться одной, без Индрис, слуг или Гэрхо – и перед ней опять вставало ревущее пламя и глаза того наёмника, почти вылезшие из орбит от ужаса.

У него были карие глаза.

Не спалось ей ещё и оттого, что следующей ночью (теперь уже прямо этой – жуткий момент, когда «сейчас» наступает, когда больше нечего ждать) лунный цикл должен был войти в нужную фазу; а значит, придёт пора собирать ежевику для зелья. Собирать её в компании с матерью – и умелая сводница-Индрис, конечно, устроит всё так, что они обязательно останутся наедине. И поговорят.

Об её отце. О лорде Дарете.

На всякий случай Уна заранее приучала себя произносить это – хотя бы безмолвно – по отдельности. Было нелепо и страшно. А ещё – почему-то – немного смешно.

Наверное, страх всегда связан со смехом. И то и другое – нарушение нормы. Видимо, поэтому ей бывает так жутко от присутствия Гэрхо, от его не по годам взрослого взгляда и детских выходок.

Глупые мысли. Запутанные и ни к чему не ведущие. Потирая ноющий лоб перед полурастаявшей свечой на столе (по стенам плясали тени – совсем как в детстве; будто молодая, стройная тётя Алисия сейчас войдёт и примется рассказывать сказки), Уна признавалась себе, что вряд ли когда-нибудь после сможет спокойно смотреть на ежевику. Особенно после тех писем; после дерзкого бунта Индрис и другого послания, которое наверняка сжёг по приказу матери до тошноты честный Бри. Наверняка – поскольку она не спрашивала.

Мать обижена на неё. Она вообще едва с ней разговаривает после Риарта, отца и дяди. После того, как начались занятия магией.

Мать обижена и боится. Как и дедушка, как и дядя Горо (хотя её бы точно не порадовало такое сравнение), она боится всего, что связано с колдовством. Бояться собственного ребёнка… Должно быть, это больно и унизительно.

И менее закономерно, чем бояться собственной матери. Менее нормально . То есть – страшно или смешно.

А теперь, наутро, ещё и приехал друг Индрис. Непонятно, как он так быстро добрался до Кинбралана; а впрочем, понимать и не нужно – Отражение есть Отражение. Хвалёный мастер Нитлот оказался тщедушным и болезненным на вид, лопоухим, а ещё с огромной плешью – почти лысым. Более неказистым, чем профессор Белми; вообще он чем-то сильно напомнил Уне профессора – разве что с более водянистыми и неопределёнными чертами лица. Встречая его внизу (лёгким, но благосклонным кивком-полупоклоном, как ти’аргской леди подобает встречать незнатного гостя), Уна с трудом скрыла разочарование. Индрис ведь говорила о нём как о превосходном волшебнике, о боевом маге – а тут… Ни её собственной смеси игривости и опасности, ни мрачного величия лорда Ровейна на портрете. Сутулый и уставший, побитый жизнью человек.

То есть – не человек, разумеется.

Мастер Нитлот спешился, неловко поклонился, взглянул на неё сквозь дождь. Его балахон насквозь промок; капли серебристо мерцали на рамке зеркала, видневшегося из-под плаща. Дряхлая мышастая лошадь Отражения слегка хромала – и очень подходила хозяину. Её увёл Бри: теперь он всё чаще подменял старого конюха, имевшего не меньше бед со здоровьем, чем привратник.

А возможно, всё дело в Эльде – невесте Бри и дочери конюха.

Ну уж нет. С какой стати ей, Уне Тоури, думать об этом?

Мать не вышла встречать «ещё одного колдуна», сославшись на непогоду и головную боль. Осознав всю важность своей роли, Уна выпрямилась и натянула на лицо вежливую улыбку. Она обязана показать себя и семью Тоури с лучшей стороны – хоть все участники сцены и стоят на заднем дворе, пасмурным утром, по щиколотку в грязи.

– Мы рады приветствовать Вас в Кинбралане, господин Нитлот. Будьте почётным гостем в этом замке, и да хранят Вас боги.

Она всего лишь сказала то, что полагается, – отчего же он так смотрит на неё?.. Почему он замер, сморщив свой бледный, как мел, нос; почему широко распахнул глаза и с места не двинулся, словно увидел что-то небывалое?

Из-за долгого молчания Уне вскоре стало неловко. Она ещё раз поклонилась и отступила на полшага. Индрис, вполголоса убеждая в чём-то своего приятеля, схватила его за предплечье и чуть ли не силой увела в конюшню, следом за Бри. Мастер Нитлот даже на ходу не сразу сумел оторвать взгляд от Уны; за всё это время он, кажется, ни разу не моргнул.

Уна никогда в жизни не подслушивала. Но всё ведь случается впервые, не правда ли? И заклятия, и подслушивание, и убийство. Эта мысль заставила её нервно усмехнуться, дрожа под мокрым плащом. Подумать только – стоит под дверями конюшни и слушает фразы на чужом языке, как любопытная служанка или крестьянка… Или как дочка конюха.

Уходить ей не хотелось; да и силы воли, пожалуй, не хватило бы.

Мастер Нитлот повторил свою мелодичную фразу – она ещё одним потоком вписалась в дождь. Что это, шаги?.. Уна оглянулась; нет, послышалось. Хорошо, что Гэрхо не вышел встречать земляка – по ночам он всегда гуляет или колобродит со слугами, а потом спит до полудня. Как никогда кстати.

Отвечая, Индрис перешла на ти’аргский. Уна подобралась: подозревает ли колдунья, что она не ушла, что осталась во дворе и делает такую мелкую, постыдную пакость?

Скорее всего, да. Её, Уну Тоури, с недавних пор и не в таком легко подозревать.

– Поразительно? Что такого уж поразительного , Нитлот? Я же предупреждала тебя, – протянула Индрис с ленивым, дружеским упрёком. – Мог бы, между прочим, сдержаться и не пугать девочку. Она теперь подумает невесть что.

– Но ты видела? О Хаос, Индрис, ты тоже это видела?! Мне не мерещится?

Индрис раздражённо фыркнула.

– Как мальчишка, в самом деле… Что с тобой стало? Тлетворное влияние Ингена Дорелийского? О да, я это видела. Больше того – я с этим уже третью неделю, к твоему сведению, занимаюсь магией.

Уна почувствовала, как вспыхнули щёки. Стало по-детски обидно.

– Я не хочу сказать… Не х-хотел сказать, – (маг перевёл дыхание – наверное, чтобы не начать заикаться), – ничего дурного… Но её Дар очень силён. Я почувствовал его уже на мосту, а такое редко бывает.